Он снова стал раскуривать папироску, которая почему-то то и дело гасла, а Растокин уважительно смотрел на его крепкие жилистые руки.
– Земля – наш общий дом. Один на всех, – продолжал старик задумчиво. – Его надо оберегать, оберегать всем миром, чтобы жилось в нем спокойно, радостно. Ежели не будем сообща оберегать его, заботиться о нем, беды опять не миновать.
Он замолчал. Набежавший ветерок запутался в листьях, дрожащие тени от них заметались по его морщинистому лицу.
«Ты прав, Иван Кузьмич, – соглашался с ним Растокин. – Земля у нас одна. Одна на всех. И беречь ее надо всем миром. Мы это понимаем. Поймут ли это на Западе? Возьмет ли там верх здравый смысл, или они толкнут мир в атомную катастрофу? Вот в чем вопрос».
Неподалеку послышались голоса, и на аллее показались двое.
Растокин узнал Мышкина и Зину.
– Максим Иванович ходит черней тучи, – говорила Зина. – Никогда не видела его таким. И ты тоже хорош! Ну ладно там Растокин, у них свои счеты, личные. А тебе-то чего надо? Кочаров выдвинул тебя, командиром сделал, а ты?
– А что я? – глухо отозвался Мышкин.
– Тоже против него идешь. Рассказывают, на совещании такое наговорил… При генерале!
– Я сказал правду. То, что плохо у нас в полку, так и сказал, что это плохо. Скрывать не стал.
– Он тебе этого не простит. Лучше бы промолчал, пусть бы другие критиковали.
– Промолчал? А совесть?
– Совесть… – расстроенно произнесла Зина. – Боже мой, и что за времена настали!
Мышкину, видно, стало не по себе – вмешательство Зины в служебные дела раздражало его.
– Не будем об этом говорить, Зина, – сухо проговорил он.
Но она все-таки высказалась:
– Если хочешь продвижения по службе, умей ладить с начальством, – и, рассерженная, ушла.
Мышкин позвал ее:
– Зина, Зина! Куда же ты?
А потом скрылся и сам.
Иван Кузьмич не стал расспрашивать Растокина о совещании, на котором Мышкин критиковал Кочарова, сделал вид, будто не слышал этого разговора, лишь высказался по поводу Зины.
– А что, приманка заманчивая, любой окунь клюнет. Но с характером. Такая быстро оседлает, и не заметишь, как, – он швырнул окурок и, словно боясь что-то забыть, торопливо спросил: – Слушай, Валентин Степанович, к нам-то чего не заходишь?
Вопрос застал Растокина врасплох.
Все эти дни его мысли были заняты совещанием в полку, и он ответил уклончиво:
– Работы много…
– Все дела… – как-то по-особенному произнес Иван Кузьмич, и трудно было понять, какие он имел в виду дела: служебные или личные. И, не желая допытываться, Иван Кузьмич перевел разговор на другое. – Я вот о чем все хочу спросить тебя. У нас силенок хватит, в случае чего, а? Ну, если снова пойдут на нас войной, – уточнил он.