А в землянке, склонившись над картой, Дроздов говорил о том, что звонил комбат, что роте приказано взять «языка».
Растокин слушал его внимательно и, когда ротный закончил, чуть подался вперед:
– Я готов, товарищ лейтенант.
– Я тоже… – не сразу произнес Кочаров и натужно закашлялся.
Дроздов заметил его нерешительность, спросил:
– Что-нибудь беспокоит?
– Да вот кашель… Простыл где-то… Ничего, пройдет…
– Да… – задумчиво произнес ротный. – Простуженный солдат в разведку не годится. Себя кашлем выдаст и товарищей погубит. Ну что ж, Растокин, придется тебе. Хотел, чтобы ты побыл с Мариной, да, видно, не судьба…
– К выполнению задания я готов, товарищ лейтенант. Разрешите идти?
– Знаю, знаю… Ты всегда готов. – Он помолчал. – Кого возьмешь в напарники?
– Карпунина, – не раздумывая, ответил Растокин.
– Согласен. Забирай его и в штаб – на инструктаж.
– Слушаюсь! – Растокин круто повернулся, вышел из землянки. Позади шаркал ногами по ступенькам Кочаров.
На улице он подошел к Растокину:
– Ты извини, Валентин. Сам видишь… – и он снова закашлялся.
– Да чего там… Иди, обживай убежище. И проводи завтра Марину, посади на попутную машину.
– Провожу… Ну, ни ран вам, ни царапин, удачного похода и ценного «языка», – пожелал он.
Кочаров ушел.
Растокин глубоко вдохнул воздух, показавшийся после душной, прокуренной махрой землянки, таким свежим и вкусным, что он даже застыл от удивления, потом сделал еще несколько коротких быстрых вдохов.
Ему было жаль огорчать Марину, да и сам надеялся побыть с ней эту ночь. Кто знает, когда придется встретиться вновь, да и придется ли свидеться вообще, на войне всякое случается. И он все стоял у землянки, оттягивая предстоящее с ней объяснение.
– Валентин! – услышал он из темноты обеспокоенный голос Марины. – Что-нибудь случилось?
Она подошла ближе, взяла его за руку.
– Срочное задание, – замялся он, не решаясь говорить ей о том, что надо идти в тыл к немцам и во что бы то ни стало доставить «языка».
Но Марина уловила его недосказанность, все поняла сама, сдержанно спросила:
– К ним, в тыл?
– Нужен «язык»… – ответил он с напускным спокойствием.
– Когда уходишь?
– Сейчас…
– Береги себя… – она замолчала, порывисто прижалась к нему.
Он не знал, что надо делать, какие говорить в таких случаях слова, лишь растерянно гладил ее по голове, как гладят маленького ребенка, когда он кем-то обижен и плачет.
На западе, со стороны немцев, засветили фонарь-ракету и тут же дали короткую очередь.
– Я пойду, Марина… – заторопился он.
– Иди… – Марина отстранилась, продолжая вытирать ладонью глаза.