Со временем, Виктор Иванович не только не выразил своё недовольство работой Надежды Петровны, но и безумно защищал её. Да и Наденька всё чаще теряла голову, оставаясь наедине с
Виктором. Она уже без подсказок понимала, как огромна её любовь к Витеньке. Тем более, такой случай подвернулся.
На одном из ночных дежурств Виктор нежно взял Надю за руку и, глядя ей в глаза, сказал: – Я хочу быть с тобой всегда… Я люблю тебя.
Поцеловал в щеку, потом стал целовать в губы. Она не оттолкнула его, а наоборот, прижалась к нему и ответила на поцелуй, хотя до этого никогда не целовалась. Их сердца в унисон учащённо бились, и всё же Надя благодаря своей вере в Бога нашла в себе силы вывернуться и сказать:
– Виктор Иванович, извини, – и со слезами на глазах убежала.
Закрывшись в туалете, она плакала. Вера, жившая в ней, жгла её сердце виной перед Иисусом Христом. Ей казалось, что она своей необдуманной любовью снова распинает Его на кресте. Надежда считала, что, находясь в туалете, она не может попросить прощения у Сына Божьего, так как это не храм Божий. От этого её трясло, как в лихорадке, и всё же она нашла силы взять себя в руки. Открыть кран умывальника, смыть свои слёзы и пойти в комнату медсестёр, где дежурила ещё одна девушка.
Виктор Иванович остался в себя в кабинете. Он не побежал вдогонку за Надеждой. Двойное чувство овладело ним. С одной стороны, наконец-то, признался в любви, без которой жизнь теряет смысл. С-другой, видимо, зря он это сделал, видимо, Наденька заплакала от его вольностей. Неужели она не любит его? Неужели обращается с ним ласковым тоном по причине его должности? Срочных оперативных вмешательств не ожидалось, можно было поспать, но не спалось. В конце концов, Виктор Иванович решился вызвать Надежду Петровну себе в кабинет.
Бледная Наденька сидела за столом напротив Виктора, словно нуждалась в медицинской помощи. Сказать, что она смыла парфюмерию и от этого побледнела, нельзя, так как она ею никогда не пользовалась. Как раз это и привлекало в ней Виктора. В её внешней красоте не было лживости, и внутренняя красота души, которую отражают глаза, не была заклеена накладными ресницами.
– Что с тобой случилось, Наденька? Почему ты такая бледная? Я тебя обидел тем, что признался тебе в любви?
Молчание… около минуты, затем:
– Виктор! Я тебя тоже всем сердцем люблю! Моя вера в Спасителя не позволяет врать, и говорю тебе правду. Хотя она для нас горькая. Мне нельзя с тобой жить, пока ты не примешь веру нашей церкви.
– А как же свобода вероисповеданий? – спросил Виктор и продолжил, – или эта свобода только для верующих вашей догмы. Ты только представь себе: я принял твою веру, и со мной ещё многие наши коллеги, правильно ли это будет? В субботу в больницу привезут людей, которые срочно нуждаются в помощи, а мы будем сидеть с адвентистами на собрании и кричать, что человеку в любое время дня и ночи нужно помогать, оказывать помощь! А в это время люди будут умирать из-за отсутствия на рабочем месте врачей. И опять же, мои родители православные. Мне даже непонятно, как ты гагаузка, потомок тюрков, тех, которые ушли от мусульман ради православной веры, тех, кто без сожаления и страха умирал за эту веру, требуешь от их праправнуков предательства по отношению к ним. Разве я тебе запрещаю быть субботницей, если ты будешь моей женой? Неужели запретом на нашу любовь может быть посещение нами разных церквей? Ведь Бог-то один!