Была, несомненно, какая-то связь между пустым кувшином, из которого появился джинн через Интернет, этим сказочным числом из единичек и нолей, напоминавших о двоичности всего компьютерного, и рисунками на крышке кувшина. Но какая? Джинн решил поподробней расспросить об этом самого Хоттабыча, когда он явится. И он не замедлил проявиться. Как только Джинн встал из-за стола, он обнаружил, что Хоттабыч лежит на его тахте лицом к стене, закутавшись в свои первоначальные одежды.
— Хоттабыч… — позвал Джинн.
Но Хоттабыч не отозвался.
«Он что, умер? — быстро подумал Джинн. — Разве джинны умирают? А если умирают, то что с ними потом делать?»
Однако он не успел окунуться в настоящий страх, потому что Хоттабыч начал шевелиться и медленно повернулся к Джинну. И вот тут Джинн испугался. Хоттабыч был старик: седая борода, лоб, искореженный глубокими морщинами, и даже пигментные пятна на коже.
— Что с тобой? — ошарашенно спросил Джинн.
— Ничего, — вяло ответил Хоттабыч, глядя куда-то вниз за Джинна. — Со мной — ничего, оно поселилось во мне и ест меня изнутри. И недолго уже мне осталось.
— Что случилось?!
Хоттабыч грустно поднял глаза на собеседника:
— Мерзок мир…
— Тоже мне, новость, — саркастически усмехнулся Джинн. — И давно?
— Смердная смерть повсюду, — продолжал Хоттабыч, не обращая никакого внимания на усмешку. — Везде смерть. Возвращаясь от хранителей Сулеймана, я думал найти утешение и защиту в этом мире. Я посетил мир, весь мир и даже край мира, где на закате тень от гор ложится на небо, но нигде не нашел я ни защиты, ни утешения. В песке в руинах лежат великие города, мертвые настолько, что и духи жителей не посещают их больше. И даже Иштар, богиня любви и смерти, оставила свой храм, и по развалинам Афродизиаса теперь ползают, как муравьи, маленькие желтые самураи с коробочками для сбора впечатлений. Смерть и любовь, две вечные чаши равновесия, слились воедино, и нет более любви; кругом одна смерть.
— Что-то, мне кажется, ты преувеличиваешь, — сказал Джинн. — Есть куча живых городов, просто все поменялось за три тысячи лет, но любовь — она никуда не делась. Или, — осторожно продолжил он, начиная подозревать, как ему казалось, истинную причину Хоттабычева расстройства, — у тебя какое-то особое отношение к этой… как, ты говоришь, ее звали?
— О, — грустно сказал Хоттабыч, — у нее было много имен.
И замолчал. Джинн попытался его утешить:
— Слушай, ну нету уже этой твоей многоименной, но на этом жизнь не кончается…
— Жизнь? — перебил его Хоттабыч. — Разве это жизнь? Что ты вообще знаешь о жизни? Жизни больше нет. Зачем ты нарушил мой покой, мерзкий мальчишка? Как ты осмелился сломать священное заклятие моего одиночества? Лучше бы я вечно томился в темнице тюрьмы кувшина! А теперь мне придется умереть.