– Собаки… Ушли. Испугались Робеспьера.
– Нет, так не пойдет, Сашенька. Тебя попросили помочь.
– В смысле?! Мама, ты о чем?
Мама, продолжая улыбаться, загнала Робеспьера в ванную и направилась ко входной двери.
– Сашенька, отойди, пожалуйста. Мне только что звонила Нелли Егоровна. У нее горе.
– Какое горе, мама?! – Я в отчаянии загораживала собой дверь. Я все уже поняла. Вот какая хитрая тетка! Хитрая и подлая! Как она все про мою маму успела понять!
– У нее… Ну там всякое, взрослое… Зачем тебе это, Сашенька? Отходи от двери, детка.
О-о-о, когда мама называет меня «деткой»… Это последняя стадия ее гнева. А когда гневается человек, который в принципе не умеет ни ругаться, ни сердиться, это страшно. За него страшно.
– Робеспьера пожалей! – Я в отчаянии нашла последний аргумент.
– У тебя же с ним хорошие отношения, вот ты ему и объясни, – мило улыбаясь, сказала мама.
– Мама, Робеспьер – не человек. У меня нет с ним никаких отношений. Не сходи с ума. Я тебе сегодня, кажется, уже говорила.
Я видела, как капельки пота выступили на ее лбу. Думаю, мама не столько переживала из-за дяди Коли – ведь даже непонятно, что с ним, все так туманно, не столько жалела собак и плохо знакомую ей Нелли Егоровну, как она невероятно страдала из-за моей черствости, которую сама же и придумала. Но я знаю, так бывает – человек сам придумывает себе какую-то химеру, растит ее, вскармливает и страдает из-за нее. Иногда она разрастается так, что выдернуть ее из души бесследно и безболезненно уже не получается. Человек привыкает жить со своими страхами или страданиями. Живет, борясь с ними – читает полезную литературу, ходит в специальные кружки или к психологам, разговаривает с людьми только об этом, или, наоборот, никому об этом не говорит, и у него всегда есть своя «закрытая тема», которая заслоняет ему весь мир. Мамина химера – моя черствость.
Или… это – моя химера? И я совсем ничего не понимаю. А мама, прожившая в три раза больше меня на земле, – понимает? А я – глупый, самонадеянный подросток, который надо всеми смеется и никого по-настоящему не любит?
Сникнув, я отошла от двери. Мама решительно отперла дверь. Я оглянулась. Алисонька лежала, положив на лапы свою всклокоченную голову (вся утренняя прическа растрепалась), Веня сидел и мелко дрожал. Увидев маму, он начал подтявкивать, но неуверенно. Мама хлебосольно и доброжелательно предложила моськам войти.
– Заходите, пожалуйста! – широко улыбаясь, сказала она. – Ну, что же вы, гости дорогие, за дверью сидите?
– Мам! – Я все-таки решила вмешаться. – Они тупые. Они не понимают. Если ты хочешь, чтобы они вошли, пни их слегка.