Мне стало казаться, что прежний мир, огромный, богатый, вдруг катастрофически сузился, сделался бедным, как осенняя курточка Бровкиной. Стали исчезать минуты, часы, и даже вещи куда-то сами собой провалились.
Тем временем сентябрь, тепливший остатки летней жизни, уже подошел к концу. Начиналась осень. По-петербургски сумеречная и бессмысленная. С бесконечными дождями, тучами над головой и грязью под ногами. Бровкина была неугомонна и продолжала меня преследовать. Я окончательно потерялся и уже совершенно не знал, что делать.
Однажды схватился за спасительную соломинку. Когда Бровкина в очередной раз ко мне подошла, строгим голосом научного руководителя велел ей принести кусок текста.
– Тогда и будем разговаривать! – резюмировал я.
Я думал, что в следующий раз увижу ее нескоро. Ошибся. Бровкина объявилась уже через неделю с пятью тощими страницами текста. Я вздохнул с облегчением: слава богу, хоть что-то сдвинулось с мертвой точки. Но придя домой и усевшись читать, я снова растерялся. «Поэт Шелли, – писала она, – очень интересовался религией и электричеством, а также уважал Иисуса Христа». Остальную часть текста занимала длинная цитата из книги Чамеева о Мильтоне. Почему Бровкина заговорила вдруг о Мильтоне, я так и не смог понять, сколько ни силился. Но в конце она снова взяла слово и подвела итог: «Мильтон, – написала она, – как всем известно, был слепым английском поэтом».
– Это никуда не годится! – заявил я Бровкиной на следующий день, возвращая ей ее листки.
– А фто тогда пифать? – снова спросила она.
Мой трюк не удался. Телеигра «Фто? Где? Когда?» продолжилась. Вопросы множились, как вурдалаки в дешевом фильме ужасов. Я в какой-то момент поймал себя на мысли, что скоро, как Бровкина, начну шепелявить.
Наконец не выдержал. Прямо в коридоре разорался как сумасшедший. Как генерал из рассказа Чехова «Смерть чиновника».
– Оставьте меня в покое! – кричал я. – Хватит уже за мной ходить! Идите и работайте самостоятельно!
Студенты и преподаватели, проходившие в этот момент мимо, оборачивались на меня с испугом. Но мне было все равно – я продолжал кричать…
Через час мы с Михеевым сидели в буфете и пили кофе. Я уже пришел в себя и немного успокоился. Но мне нужен был его совет, что с ней делать. Буфет выходил окнами в сад, где было по-осеннему пусто. Слышно было только, как дерутся и кричат вороны. Я заметил Михееву, что осенью они кричат как-то по-особенному, с театральным надрывом, будто хохочут. Михеев покачал головой:
– Вы просто устали, дорогой мой.
– Александр Анатольевич, – спросил я, – вы ведь столько лет со студентами…