Петрова обнаружила было таблетку в кармане своего халатика, но это оказались пустые огрызки упаковки из парацетамола, которыми она целый день кормила Петрова-младшего, и хотя она сказала: «Ну точно же, я в карман сунула, куда еще», – в кармане были только маленькие квадратные, нежно шуршащие фантики, казавшиеся очень белыми в свете яркой кухонной лампы.
Аспирин лежал на полочке холодильника, рядом с мазями Петрова от боли в спине, которыми Петров не пользовался, потому что они все равно не помогали, а только пахли, и от них сам Петров начинал пахнуть, как старичок. «Ну точно же, – сказала Петрова в озарении. – Я как раз на кухне же вертелась, как раз мелкий себе супа попросил, когда ты уснул».
Они посовещались возле постели больного, сколько давать этой самой таблетки – целую или только половину. Вообще, вся эта затея казалась Петрову глупостью, сильное сомнение вызывала таблетка в серой бумажке с как бы обгрызенными краями с той стороны, где таблетку отрывали от упаковки. Он почти ушел уже в аптеку, даже собрался обуваться, но Петрова удержала его за рукав и все предлагала попробовать, говорила, что аспирин есть аспирин, не молоко, прокиснуть не может. Тогда они разбудили Петрова-младшего и заставили его выпить таблетку. Петров налил сыну газировки, а Петрова сказала, что и без того на слизистую желудка будет нагрузка, поэтому залили в Петрова-младшего вместо газировки кипяченой воды. Сын упал обратно, будто даже и не просыпался. Петрова опять сунула сыну градусник и сторожила на корточках возле дивана, чтобы он не уронил. Петров стоял рядом, как лошадь на привязи, наклонив к ней свою морду с неопределенным выражением. «С ума сойти, так и не падает», – сказала Петрова. Они поменяли пакет с пельменями на его голове на свежий, а нагревшийся и подтаявший утащили обратно в морозилку. Пока они ходили до кухни, сын спинал покрывало к ногам и лежал съежившийся и зябнущий, но не просыпающийся. Сын издавал во время дыхания такой звук, будто постанывал. Это был такой тонкий звук, что походил на стенания мыши, если бы мыши могли болеть гриппом и подолгу страдать. Петровы укрыли сына, а он тут же раскрылся снова, они повторили эту попытку несколько раз, но все время скидывал с себя покрывало.
Не в силах смотреть на все это без помощи никотина, Петров сходил на балкон и покурил, глядя на опустевший ночной двор, где на середине детской площадки, не освещенной ничем, лежало, тем не менее, пятно голубоватого света. «Я не могу больше, – пожаловалась Петрова, – я спать. Все. Надеюсь, когда проснусь – все будет нормально. Я уже просто падаю и выключаюсь». По идее она совершала то же самое, что совершил Петров, когда гулял по улицам, но подкалывать ее этой слабостью и у Петрова тоже не было уже сил. «Он, кстати, легче задышал, когда ты на балкон пошел, – сказала Петрова, – может, форточку сильнее приоткрыть? Хуже-то уже не будет. Ну, то есть, конечно, может быть и еще хуже, но пока вот так вот, что мы можем еще сделать? Можно одеяло ему еще рядом с ним оставить, если замерзнет – укроется».