Я стала разрешать себя оскорблять, и поэтому меня начали оскорблять. Я пытаюсь обороняться, но из этого ничего не получается. И робость всей моей жизни занимает все места в моей душе. А в моей душе была жемчужина, но её никто не замечал, и она пропала. И я уже не радуюсь чужим радостям. Гудит, свирепеет ветер – завтра будет зима, а я совсем одна. Нет красного коня моего детства. Только стены и стёкла дрожат от порывов. Какая тоска. Я тоскую, и плечи мои сгибаются. Что же случилось? А может быть, я всё придумала.
Бессмысленны записи, которые не оформятся в книгу, бессмысленны работы, которые не станут картинами. Не бессмысленны только люди, живые люди. Игорь, который узнал меня на улице и бросился ко мне, маленький-маленький, со своей большой радостью. А ночью пойдёт непогода.
А когда тебе говорят гадости, чтобы прикрыть собственные, с дерзостью и наглостью, и знают твою незащищённость. Ужасный свирепый порыв потрясает дом. Идёт непогода. А не всё ли мне равно, если погоду никто не использует. Зачем она нужна.
Отдать силы другому. А! Кому это надо! Всё равно. Смотри смело в глаза. Нельзя воскресить покойника.
Как он пел свои песни. Как кожу сдирают горячим.
Когда человеку уж очень плохо, он должен начать писать. Не всё ли равно, что! Если в этом спасение.
‹6 марта 1970 г.›
Я, кажется, выспалась. Утро. Половина восьмого. Теперь светает рано.
Да, зиму мы проиграли. Теперь это уже ясно. Просто мы слишком много работали. Мы оформляли военный кабинет.
Работа, работа с 10 до 9 вечера. Ни одной мысли. Сколько кусочков убыло от меня за эту зиму, и это невосстановимо. Сколько я не записала, сколько я пропустила горячих, живых, болезных жизней. (Наша квартира и её жизнь.) Вчера Ира прочла на кухне несколько стихов – Цветаевой. Стих как обыкновенная боль. Пронзил мозг, пошли мысли. Но усталость стала. Работала 9 ч. Дома готовка ужина за 15 минут уносит последние кусочки энергии. Пуст, как выпитая бутылка, валишься спать. И страх, страх – который живёт во мне. Страх за выходной, за досуг. Да, зиму мы проиграли. Теперь это ясно. И «Дом, в котором я живу» так и останется не написан.
Компромиссы. Тебе мешали. Тебя не понимали. А ночи! Зачем же ночи? Зачем ранние весенние утра, наконец. Утра, когда голова свежая и разумная; ночи – мысли бредовые, тяжкие – как красный свет. Читать не могу – значит, надо писать. Это же спасенье. Как когда я начала мечтать стать художником. Жаль, писать надо было тогда, когда всё бродило, а не когда всё утихло.
‹7 марта 1970 г.›
Праздники – как горькая утрата. «Что тебе твоя постылая свобода, страх познавший Дон Жуан». Научиться обходить половицы, которые скрипят. Бесшумно разбирать диван. Крадучись, полусогнуто разбирать постель. Дверь, которая не скрипнет, если её открыть очень быстро и немного и, закрывая, приподнять. Тогда она закроется плотно и бесшумно. Движением быстрым поднять руку и медленно задвинуть штору. А идти к своей постели не поперек досок, а вдоль, ступая боком. Страшно, что это проверено и привычно.