А у нас: только всё наладится, здоровье лучше (почти не болел летом), писать стал интересно, на выставке – благополучно, картину начал интересную (несмотря на простуду). Нина тоже начала писать – разве это тебе не радостно? И вот когда наступает эта крепкая жизнь, несмотря ни на что, назло всем невзгодам, вот тут ты и норовишь совершить моральное предательство.
Жена, видишь ли, не угодила? Оказалась равнодушной и старой. А знаешь ли, что эта жена эту неделю на ногах еле стоит, потихоньку от тебя пьет сульфадимезин, полоскает горло и просто поддерживает дух в доме, чтобы не свалиться? А ты можешь обижаться, ну ладно, обижаться ты можешь, живой человек, но и понять нужно, сколько мне усилий стоит часто дожить до ночи. Под утро мне было так плохо, так стиснулась голова, так болело без передышки сердце, а я лежала и думала: «Эх, Витя вчера психанул, как-то он будет утром?» Я встала, пила лекарства, как-то привела себя в норму, сделала все усилия, чтобы нормально начать день. Но не удержалась и сказала тебе, что больна. А у меня, Витя, грустная примета, как скажу тебе, что плохо себя чувствую, – всё боюсь, что ты напьёшься (и это, к сожалению, часто случается).
И тебе всё-таки не по себе, что я работу начала, тебе уже тошно. И вот ты замаялся, замаялся. Уже дома не можешь. Пошел «погулять». Тут уж и я заметалась. Какая уж работа! Тягостное стыдное предчувствие гнетёт: придёт пьяный. Мне так трудно, а он себе напьётся. Так и есть! Мало того, налакался, как алкоголик, но ведь ещё надо куражиться, вот-де у меня – мальчишник в честь того, что жена не годна. По чести, Витя, неужели ты так страдаешь от воздержания или у тебя игра самолюбия?
А я думала, что после того постыдного случая на этюдах, когда ты напился с Кокуриным и в машине попрекал меня, что я старая и тебя делаю стариком, а ты хочешь быть молодым и жить полной жизнью, и напрашивался ещё пить, а до дома еле дошёл и я волочила все этюдники, я думала, что после этого ты что-то понял. Ты всё говорил: «Нина, не думай, теперь всё по-другому, теперь я не буду напиваться». Первое соприкосновение с пьяницами – и все благие порывы попусту.
Витя, да неужто это не предательство и передо мной, и перед собой? А ведь эти разы тебе не было плохо. Ты, Витя, мог и не напиваться. Это в тебе ещё дрожь сидит. И единственное спасение и избавление от этого – научиться думать и заботиться о других. Если бы ты желал мне настоящего добра, чтобы я не пропадала, а поднялась духом, чтобы я начала писать во всю силу, а не старела, поникшая и пришибленная, ты не разрешал бы себе напиваться так безответственно. Честно говоря, это свинство!