Первая работа в моём новом подходе и направлении – «Полевая рябинка».
«Первый снег» – приобретенные музеем, купленные в музей.
«Купавки».
«Осенние листья» 80x100, х., м.
В пору познания и исканий мы с Темплиным вдвоём очень часто и подолгу ездили на этюды, буквально забывая городскую жизнь, работу и удобства. И часто наши художественные впечатления и мысли переплетались воедино, рождая одинаковые мысли, похожие этюды. Плечом к плечу, мы не давали друг другу отступать от поисков.
Так создалась моя первая в новом раскрытии мира работа – «Полевая рябинка», которая была написана по свежим следам этюдов созданных после утомительного под горячим солнцем лета. Для этой работы я воспользовалась этюдом Темплина и его творческой помощью. Эта работа на выставке обратила на себя внимание критики, как новое видение природы. Это было началом нового пути (иначе я уже писать не могла). Я запоем делала наброски, этюды, композиции по памяти и впечатлению – «Летний дождик», «Осенние листья», «Материнство», «Окно с кошкой», «Миша и Витя» и др.
Т. е. по-разному были результаты, но всегда в новом видении. Произошло прозрение. Мир увидала в таком торжестве красоты цвета и разнообразия, чего я даже вообразить не могла.
В 1977 г. была моя персональная выставка.
‹[1977 г.]›
Не взять мне тебя за руку, не увести по зелёну лугу за крайний дом на реку, не сказать: посмотри, какой берег, какой ветер, какая трава, какое счастье для нас двоих. Не посмотреть с верой в твои глаза. Ушло моё время, ушло моё счастье. И стою я одна на прекрасном берегу. Ветер с востока дует мне в лицо. Ходят по реке серые дороги. Воздух напоён ночным дождём. Жаворонки всю радость отдают песне. А я хожу по берегу, касаюсь травы и воды, дышу и думаю: а может быть, и я ещё на что-нибудь годна.
Шорохи весны. Жарко, томно и тихо. Мы сидим под сосной на краю неезженой дороги. Сосна потрескивает всеми своими иголками и веточками, но на ней никого не было.
Склонившись над муравьиной кучей, я услышала, как шуршат муравьи, таская что-то крупное и белое в свой дом. Шныркали шмели в осинах, и везде раздавался хруст и шорох, как будто по лесу кто-то ходил. Ветка в кустах резко задвигалась – это птичка срывала листок.
Птицы напевали лениво и редко, но беспрестанно.
Далеко ухал филин. Вдруг заскрипело дерево в совершенном безветрии, как будто открывшаяся громадная дверь.
Среди птичьей настройки иволга выводила свою стройную флейтовую трель, и кто-то вдруг озорно свистал невпопад. Что-то упорно двигалось под листьями – наверное, ящерица. И нарастал звон шмеля. Истерзанное городом ухо изумленно постигало эти шумы и шорохи, и. казалось, было слишком шумно.