Что может быть драгоценней непостижимости – одетой инеем берёзы в розовом сиянии? «Остановись, человек, и посмотри кругом», – вот какое название я дала бы своей ненаписанной книге. Не это ли стремление соединяет людей в храме? Под непонятные слова и красоту звуков пения – душа открывается и отдыхает в вынужденной неподвижности богослужения.
Такая глубокая зима встала надо мною. Ни морозов, ни солнца. Закутано в сумрак. За ней не видно и не слышно жизни. Тут и догорающий день, и тоска одиночества в «Докторе Живаго». Сибирская деревня. Дорога, за бугор уходящая… И колымские дни… И воспоминаний «длинный свиток». И всё это – значимо, и кому-то нужно, чтобы люди узнали и обо мне. И уже не стыдишься своих несчастий. И всему живущему есть мера и место.
Как нести эту драгоценную ношу, наполненную до краёв? Нести и не расплескать. Не споткнуться о неосторожное слово, о навязчивый вопрос, об кастрюли и половик. Как ухитрилась Цветаева М. пронести через всю жизнь эту чашу поэзии, наполненную до краёв? Эмиграция, обеспеченная жизнь, тоска по родине наполняли её и питали гот источник, который пролился стихами, мыслями. Когда она всё это потеряла – она потеряла жизнь. Сколько надо мужества, чтобы нести бремя стиха, раскрытого, разоблачённого своего «я».
Вчера видели «Покаяние». Страшно. Преследуют видения.
‹3 декабря 1988 г.›
Разве мы в своей семье уже десятки лет и с другими людьми порой, не говорили, хоть и однозначно и коряво, о том, о чём пишут и говорят теперь умные, понимающие люди – длинными философскими фразами, – всё объясняющие?
Если говорили мы, то и другие говорили. Знали мы, понимали мы – люди понимали, что происходит; мы видели зло… И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все сделали вид, что только что прозрели.
Как это смешно.
Как это трагично.
Как это нелепо.
Что же такое?
Письмо Н.С. Луговской к И.Н. Шаровой
‹10 января 1989 г.›
Дорогая Ириша!
Как замечательно, что ты позвонила. И как неожиданно! Поговорили! Мы узнали ещё дополнительно всякие новости. Очень приятно услышать твой голос было! С днём рождения? – Мы-то его всю жизнь не отмечали. Глубоко убеждена – соболезнования надо писать, а не поздравлять с такой датой[51]. Зная свой нрав, я заранее начала «обрабатывать» наших весьма милых дам: профсоюзную и союзную, чтобы они не вывешивали меня на доску с какими-нибудь шуточными и нешуточными словами. В этом я преуспела. На доску меня не повесили. Но тут подвернулось, назло моим планам, профсоюзное собрание. И председатель профкома с тупым упрямством начал приготавливать что-то, чтобы объявить на собрании об этом торжественном дне.