— Короче, я хочу, чтобы каждый день у меня было мясо, — сказал я. — А пива и водки — столько же, сколько у тебя.
— Но это много, — сказал он, — я должен много пить.
— Тем лучше, — сказал я, — но ты можешь себя ограничить, тогда ограничусь и я. Может быть, кстати, ты так много пьешь только из-за своих домашних неурядиц.
— Нет, — сказал он, — при чем тут одно к другому? Но ты должен будешь пить столько же, сколько я, мы будем пить вместе.
— Нет, — сказал я, — я ни с кем вместе не буду ни есть, ни пить. Я всегда буду есть и пить только в одиночку.
— В одиночку? — удивлено переспросил крестьянин. — У меня уже голова идет кругом от твоих желаний.
— Их не так много, — сказал я, — и это уже почти все. Мне нужно еще только масло для маленькой лампадки, которая всю ночь должна гореть возле меня. Эта лампадка у меня в мешке, совсем маленькая лампадка, масла сжигает очень мало. Об этом и говорить бы не стоило, я упомянул о ней только для полноты, чтобы потом не возникало никаких споров, я их терпеть не могу, особенно при расплате. Я, вообще, человек добродушный, но если мне отказывают в том, о чем договаривались, я становлюсь ужасен, ты это заметь себе. Если мне не дадут того, что мне положено, будь это даже какая-нибудь мелочь, я способен поджечь твой дом у тебя над головой, пока ты спишь. Но ты ведь не станешь отказывать мне в том, что ясно оговорено, а тогда — в особенности, если ты еще будешь время от времени с любовью присовокуплять к этому какой-нибудь маленький подарочек, пусть даже совсем ничего не стоящий, — я буду верен, и терпелив, и очень полезен во всех делах. И больше того, что я назвал, я не требую — только еще двадцать четвертого августа, в день моих именин, бочоночек на пять литров рома.
— Пять литров! — воскликнул крестьянин и хлопнул в ладоши.
— Ну да, пять литров, — сказал я, — это ведь не так и много. Ты, похоже, хочешь меня поприжать. Но я и сам уже так ограничил свои потребности, и именно из уважения к тебе, что мне было бы стыдно, если бы кто-то третий это услышал. Перед кем-то третьим я никогда не смог бы так с тобой разговаривать. И никто не должен об этом знать. Впрочем, никто бы этому и не поверил.
Но крестьянин сказал:
— Иди-ка ты лучше своей дорогой. А я пойду домой один и постараюсь сам помириться с женой. Я в последнее время много ее поколачивал, так я теперь малость поспущу, может, она мне благодарна будет, да и детей много поколачивал — я всегда беру на конюшне кнут и секу их, — так я маленько погожу и с этим, может, получше будет. Правда, я уже часто годил, а лучше не становилось. Но то, чего ты требуешь, мне не осилить, и даже если бы я это, может быть, и осилил — да нет, хозяйство бы не выдержало, каждый день мясо, пять литров рома, нет, невозможно, — но даже если бы и было возможно, жена бы этого не позволила, а если бы она не позволила, я бы этого сделать не смог.