— Идите своей дорогой!
— Ты что, не видишь, самим места нет!
Себастьян подсел к одному форейтору, но тот прогнал его. Молодой человек разозлился и обратился к какому-то конюху:
— Чего ждем, почему не едем?
— Пусть ветер поменяется.
— А потом что?
— А потом и поедем по пеплу, черт возьми!
— Но вон же широкая свободная улица.
— Она уведет тебя в такую даль…
— В какую еще даль, Господи?
Себастьян не стал больше разговаривать с этим пьяницей. Он проклинал свой замечательный почерк, из-за которого оказался в Москве. Как же хорошо ему жилось в парижском министерстве: тихо, спокойно, и если доводилось воевать, то разве что с перьями. Теперь он не видел для себя никакого выхода и ненавидел весь мир. «Явился я на свет в недобрый час, черт побери! Но почему? Почему я здесь? Да плевать мне на всех русских! Какой же я хилый и беспомощный! Марионетка! Сколько кретинов завидуют мне, что я служу у барона Фена? Я с удовольствием отдал бы им эту службу! Зачем я на нее соглашался, и как от нее отказаться? Нет у меня смелости! Чего нет, так нет! Я слишком много мечтаю, фантазирую, замыкаюсь в себе! Я и живу-то наполовину! Был бы я англичанином! Ходил бы сейчас без всяких забот по улицам Лондона! Плавал бы за хлопком в Америку! Гнусные времена! А мадмуазель Орнелла! Ее образ волнует и мучит меня! К черту! Все к черту! Какой же я дурак! Она хоть капельку внимания мне подарила? Она смеется надо мной! Актрисы кроме себя никого не любят, это же ясно! А я без малейшей надежды переживаю, терзаюсь из-за нее! Ради чего? Ради того, чтобы еще одной бедой стало больше? О себе лучше подумай! Идиот!»
Последнее слово Себастьян произнес вслух, и это услышал кучер:
— И почему это я идиот, милейший?
Себастьян ничего не ответил и зашагал прочь. Он вышел из себя, дрожал от ярости, и как же ему было одиноко! Вокруг — со всем смирившиеся чиновники с кокардами на шляпах, как будто те отхлынувшие и укрощенные по приказу императора языки пламени. Кучер на одном из фургонов все-таки осмелился выехать на улицу, охваченную пожаром только с одной стороны. Однако смельчак не проехал и десятка метров, как его фургон запылал ярким пламенем.
— Ну что, не берут тебя с собой? — окликнул Себастьяна один из жандармов, которые устроили бивак у крепостной стены и в серебряной вазе готовили пунш.
— Это ямайский ром из сахарного тростника, — пояснил жандарм. — Перед тем как согреться у костра, не лучше ли погреться изнутри? Очень помогает в нашем деле.
Себастьян снял мешок, присел на корточки и взял у весельчака-жандарма ярко-красный черпачок, опустил его в ром и выпил маленькими глотками. Пунш пощипывал язык, гортань, приятно расходился по телу. После второго черпачка он начисто забыл о черном дыме и угольной пыли, падающей ему на шляпу и плечи. После третьего Себастьян, как настоящий художник-эстет, оценил всю красоту пожара. А после четвертого черпачка он с трудом встал и поблагодарил сидевших у костра жандармов. Те блаженно улыбались, щуря покрасневшие глаза.