|
| Chapter Two. | Глава II |
| The Little Shop-Window | Окно лавочки |
| It still lacked half an hour of sunrise, when Miss Hepzibah Pyncheon-we will not say awoke; it being doubtful whether the poor lady had so much as closed her eyes, during the brief night of midsummer-but, at all events, arose from her solitary pillow, and began what it would be mockery to term the adornment of her person. | Оставалось еще с полчаса до восхода солнца, когда Гепзиба Пинчон встала со своей одинокой постели и начала одеваться. |
| Far from us be the indecorum of assisting, even in imagination, at a maiden lady's toilet! | Мы далеки от неприличного желания присутствовать при туалете девственной леди. |
| Our story must therefore await Miss Hepzibah at the threshold of her chamber; only presuming, meanwhile to note some of the heavy sighs that labored from her bosom, with little restraint as to their lugubrious depth and volume of sound, inasmuch as they could be audible to nobody save a disembodied listener like ourself. | Поэтому наша история должна дождаться мисс Г епзибы на пороге ее комнаты; мы позволим себе до тех пор упомянуть только о нескольких тяжелых вздохах, которые вырвались из ее груди, тем более что никто не мог их слышать, кроме такого слушателя, как мы. |
| The Old Maid was alone in the old house. Alone, except for a certain respectable and orderly young man, an artist in the daguerreotype line, who, for about three months back, had been a lodger in a remote gable-quite a house by itself, indeed-with locks, bolts, and oaken bars, on all the intervening doors. | Старая дева жила в Доме с семью шпилями одна, не считая некоего достойного уважения и благонравного художника-дагеротиписта, который уже месяца три занимал комнаты в отдаленном шпиле - можно сказать, отдельном доме, так как все смежные двери запирались на замки и дубовые засовы, - следовательно, заунывные вздохи бедной мисс Гепзибы туда не долетали. |
| Inaudible consequently, were poor Miss Hepzibah's gusty sighs. Inaudible, the creaking joints of her stiffened knees, as she knelt down by the bedside. And inaudible, too, by mortal ear, but heard with all-comprehending love and pity in the furthest heaven, that almost agony of prayer-now whispered, now a groan, now a struggling silence-wherewith she besought the Divine assistance through the day! | Не долетали они также и ни до какого смертного уха, но всеобъемлющей любви и милосердию на далеких небесах слышна была молитва, то произносимая шепотом, то выражаемая вздохом, то затаенная в тяжком молчании, и постоянно взывавшая к Богу о помощи. |