Не Посейдон – изменчивый Протей
там горизонт сминал неторопливо,
Эвксинский понт, сомлевший до залива,
срывался в хаос просто, без затей,
где в жар и холод берег, словно жен,
кидает перед первым бабьим летом,
и в общем-то не надо быть поэтом,
чтобы понять, что в вечность погружен.
Мне будет холодно и жарко, но потом.
Протей и сам сегодня в лихорадке —
но от простуды.
Привкус кисло-сладкий
у воздуха,
и грозди под листом.
Лист сохраню, пусть посмеется, пусть,
тот виноградный, все еще зеленый,
и море фыркнет влагою соленой,
и берег – пуст.
Я пролетаю, милый мой Протей,
над миром, да, и просто пролетаю.
Мне в сердце нитку горечи продень —
любовью залатаю.
Здесь, в воздухе, позорно отстаю
от моря твоего глубин невнятных,
пора привыкнуть, что не в такт пою…
Ты помнишь на клеенке рыжей пятна
(хотя от винограда – не вина,
тем более, мой милый, не от страсти…)
А помнить в этих водах имена —
смешнее нет напасти.
Хотя бы запах мой запомни или звук,
кому поверю, мой Протей неверный,
и нету в мифологии подруг:
подглядывать за дверью.
Я знаю – не узнаю,
вчера сказав «пока»,
хоть рядышком летаю
так близко в облаках,
назавтра зверем прянет
изменчивый Протей,
где кнут его и пряник,
соблазны скоростей.
Мое пусть ниже небо,
но вот переплелось,
все ж божеству нелепо
вверяться на авось,
и дальше потому-то,
как лев или олень,
не тратит ни минуты
и обернуться лень.
И дальше – рыбой или
сверкающим ужом.
Я не предам, я имя
не крикну ни при ком.
Так неостановима
имен его игра,
но помню то лишь имя,
что назвала вчера.
Мне легче представить любимых богами,
чем недосягаемей милый – верней.
Не камушек сердце, не камушек – камень,
я ложе хотела б сложить из камней.
Для женщины ложе – и ложь, и защита,
солгав же, любимые, вас не предам,
а вечность – не спальня, и вечность открыта
для тех, кто не ищет ходить по следам.
Ловить подтвержденья любви ежечасно
свирелью и солнцем, витком на волне,
и нежно забытой, и сладко несчастной
остаться печатью на небе, вовне.
Дождем золотым, полоумным Ураном
прикиньтесь,
по имени не назову;
объятием, светом зеленым и странным,
созвездием падаю в синеву.
Как драгоценности, спят под крылом города,
золотом вздрогнут, лениво блеснут сердоликом…
в этом пространстве высоком и черном, и диком
только одно и останется – робкое «да».
Только один тот холодный разбросанный свет
да облака, незаметные ночью, но рядом
свой бивуак растянувшие легким отрядом,
и без вопроса теряющий силу ответ.
Дремлет Луна, обернувшись вуалью гало,