Потом свет на сцене зажигался опять. Этот свет имел отношение не к жизни и смерти, а только к театру. К битком набитому залу, который шумно благодарил артистов и режиссера.
Под финал этого рассказа хочется процитировать уже упомянутого здесь Лотмана. Как-то на лекции он удивил всех сообщением, что искусственный мозг изобретен.
Как изобретен? – заволновались студенты, – но Юрий Михайлович сразу им объяснил, что речь о художественном тексте, который существует во времени и никогда не может быть исчерпан.
Отчего бы не представить, что истории тоже переживают не одну, а несколько жизней? Сперва они существуют вместе со своим рассказчиком, а потом пускаются в самостоятельный путь.
Возможно, это и есть залог долголетия сюжета о Пиранделло. Главное прочтение, конечно, принадлежит Рихтеру, но и последующие также не исключены.
Из разговоров. Михаил Михайлович
ЗТ: Сталин любил ударить, а потом посмотреть, что будет дальше. В этом отношении он был терпелив. Не то чтобы сразу к ногтю… Реакция на его решения была разная. От полного одобрения до совершеннейшего отчаяния. Когда началось «дело врачей», одна моя подруга жила в Харькове. Ее родители, врачи, повесились в ее присутствии.
После постановления о Зощенко и Ахматовой кое-кто говорил: наконец-то! сколько можно! Вроде как сегодня, после всей этой монетизации, радуются: «Ну вот, можно сесть в автобусе, старичье отвалилось». Для папы и мамы тут не было вопроса. К постановлению они относились так же, как мы к этому относимся сейчас.
Анна Андреевна о постановлении узнала не сразу. Она газет не выписывала. Когда ее кто-то спросил, как она себя чувствует, то тут все стало ясно. Писателей, конечно, в эти дни было слышно меньше всего. В основном они отворачивались и прятались. Как-то Ахматова возвращается от нас домой, а я ее провожаю. Лифта у нас еще не было, и с нашего этажа вижу, что вверх поднимаются поэты Браун и Комиссарова. Ахматова тоже их видит и специально повышает голос. Спускаемся на первый этаж, но там никого нет. Анна Андреевна произносит громко: «Они вошли в стену»…
Случались, правда, и другие встречи. Ахматова приходит к нам, и прямо с порога сообщает, что видела Зощенко: «Мы встретились как тени в чистилище у Данте». От нее я знаю и о встрече с английскими студентами. Говорила, что процедура была унизительной, но «Мишенька отвечал умненько». Это ее точные слова. К Михаилу Михайловичу она относилась удивительно нежно. И, конечно, почтительно. Когда стала писать прозу, то в первую очередь отправилась читать ему.
Все-таки Анна Андреевна легче переживала эти времена. Она была женщиной. Многие от нее отвернулись, но она не перестала вовсе ощущать на себе внимание. Зощенко был и без того человек одинокий, а тут одиночество стало почти абсолютным.