К примеру, Единицын исполняет текст на мелодию «Сулико». Как известно, под эту музыку у Сталина тоже кое-что вытанцовывалось.
Что касается Двойкина, то он напоминает Жданова. Такое ощущение, что некоторые формулировки они явно сочиняли вместе.
Зато у Тройкина нет особых примет. Это может быть и Давид Заславский, и Платон Керженцев, и Павел Апостолов.
Фамилия-то какая: Апостолов! Остальные тоже чувствуют себя приобщенными, но тут это сказано прямым текстом.
Отчество, можно сказать, уточняющее. Павел Иванович. Как-то не очень вяжется с именем гоголевского персонажа высокая миссия ученика.
Что касается текстов, то стиль тот самый. В эту эпоху критические статьи почти не отличались от докладных записок.
Судите хотя бы по названиям: «О программности советской музыки», «К вопросу о воплощении отрицательного образа в музыке», «За чистоту реализма в советской музыке».
И еще с десяток, начинающихся буквами «О», «К» и «За».
Самый удивительный заголовок: «Насущные проблемы казахской музыки». Что за проблемы такие? Неужто те самые, о которых говорится в сочинении под шапкой: «Назревшие вопросы музыкального творчества».
Апостолова Дмитрий Дмитриевич выносил с трудом. В разговорах, в стиле своего райка, именовал не иначе как Опостыловым.
Что касается критика, то он не только по службе в аппарате ЦК не любил Шостаковича, но и по личным мотивам. Только выдастся минутка, Павел Иванович откладывает дела и принимается за музыку.
На симфонии не замахивался, но маршей и хоров написал предостаточно. Так что по крайней мере в этой узкой области они были конкурентами.
Дмитрий Дмитриевич свои творения предпочитал слушать, а Павел Иванович сам вставал за дирижерский пульт. Спиной чувствовал, как в такт его музыке дышит зрительный зал.
Шостакович время от времени впадал в немилость, а Апостолов всегда в фаворе. Иногда воспользуется правами партийного работника и свое положение упрочит.
Особенно вольготно ему жилось после сорок восьмого года. И не только потому, что вселился в кабинет на престижном третьем этаже, но и из-за того, что конкурент опять подвергся гонениям.
Можно по аналогии вспомнить одного питерского профессора. Когда началась травля Ахматовой и Зощенко, ему поручили развить идеи постановления.
Он, конечно, добавил масла в огонь. Все-таки, когда живешь в академической квартире, это невольно становится привычкой.
Лет через двадцать в студенческой аудитории профессор вновь вернулся к этой теме. Когда учебная программа подошла к ней вплотную, он решил не уклоняться.
Превозносить обиженных писателей было бы так же глупо, как отрекаться от своих статей. Он сделал попытку избежать крайностей и выразился примерно так: