Стихия. Море. Свобода.
Никто не может сломить, преодолеть эту силу.
И я впервые захотел принять ее, взять себе. Мне так радостно было осознавать, что я уже почти взрослый…
Спустя год на том же самом месте мне и подвернулась возможность.
– Вадим, – сказала девка. – Не угостишь ли даму красненьким?
Мы выпили вина в ближайшем кабаке, потом она потянула меня на берег. Но повела каким-то кружным путем. Наверное, хотела заманить в воровской шалман и ограбить.
Я догадался, когда вместо берега мы оказались с ней в глухом переулке.
– Кажется, мы не туда попали, – сказала она, притворяясь, что это ее удивляет, и заржала. Лицо у нее сделалось тупое и бессмысленное, как у жующей овцы.
– Зачем ты меня обманываешь? – спросил я ее. – Притворяешься. Нехорошо!
Она хихикала и кривлялась, делая вид, что пьяна. А я схватил ее за волосы – у нее были длинные черные волосы, как у всех них, и, дернув, намотал на кулак… Чтобы не видеть дурацкой ухмылки на размалеванной роже.
Она вздумала было вопить, но я зажал ей рот ладонью и, хотя она кусалась, противно слюнявя мне пальцы языком, я не разжал руки до самого момента, когда у нее начались конвульсии.
Тогда я ее отпустил. Она отдышалась и, вообразив, что все еще может спастись, побежала от меня, неловко перебирая ногами.
Я вытащил из кармана нож, догнал гадину в три шага и тогда уже угостил ее красненьким на славу.
На всю катушку.
* * *
Как я и ожидал, Юлия Александровна оказалась дамой властной и с амбициями.
Особенно ее сугубое внимание к мелочам меня бесило. Она входила во все, всем интересовалась, все замечала.
Штерн, как заведующий, тоже проявлял дотошность. Но, склонный прощать старику его немецкий педантизм, ту же самую черту у дамочки я возненавидел, отнеся на счет въедливости характера.
Я злился, но спустя четыре дня мне стало не до того. Воцарение Борисовой меня больше не волновало. Потому что в отделении случилось ЧП.
Миша Новиков пытался убить себя.
Для этого он разорвал ночью свои пижамные штаны, скрутил из них жгут, закрепил на спинке кровати и полночи провисел, полузадохшийся, потеряв сознание, в петле, которая не затянулась до конца.
Утром ординатор Семагин и медбрат Шевырев освободили несчастного из смертельной ловушки. Говорить Миша не мог: дергаясь в судорогах от асфиксии, он повредил себе гортань. Сутки его продержали в реанимации. А после снова возвратили нам. Куда же еще?
Мы поместили его в отдельный бокс для буйных, привязали ремнями к кровати. И он лежал и плакал все время, когда не спал…
– Почему вы не рассказали мне?!
– Что не рассказал?