— Что? Да после твоего крика я чуть не поседел! Нет уж, я предпочитаю проводить исследования в комфорте, тем более, я еще не закончил с твоими бумагами.
— Ну, хорошо, не буду настаивать.
Убедившись, что мои несостоявшиеся спасители ушли по своим делам, я, увеличив высоту пламени в лампе, начал осматриваться.
Первым делом я, само собой, заинтересовался так напугавшей меня фигурой. При ближайшем рассмотрении она оказалась весьма интересной. Никогда в жизни я бы не мог предположить, что носовую фигуру парусного корабля можно встретить на чердаке дома, в центре города. Однако это было именно так.
Лицо, смутно подсвеченное снизу, действительно походило на какую-то жуткую посмертную маску. Теперь же, осветив его теплым светом керосиновой лампы, я увидел милое женское личико, обрамленное растрепанными кудряшками. Целиком же фигура представляла собой крылатую девушку в длинной, развевающейся тунике, что-то среднее между Никой Самофракийской, только с руками и головой, и взлетающим ангелом. Хотя, учитывая тот момент, что скульптура была подвешена к потолку так, что голова оказалась немного ниже ног, скорее, это был ангел пикирующий.
Очень странная находка. Ума не приложу, зачем она тут, и почему висит почти в центре помещения.
Кстати, ставни, о которых упоминала Марджори, действительно обнаружились. Это были сдвигающиеся панели по периметру комнаты, возле одной из которых стоял мольберт с недописанной картиной и небольшой столик с кистями и красками. Отодвинув одну из панелей, я впустил тусклый сероватый свет угасающего дня, о чем, впрочем, тут же пожалел. Слегка таинственная и потусторонняя атмосфера, которая царила тут, мгновенно испарилась, и помещение превратилось в обычный пыльный чердак, полный, некогда нужного и дорогого кому-то, а теперь обычного бесполезного хлама.
Картина, стоящая на мольберте, была, по-видимому, только начата, так как представляла собой неопределенные цветные пятна, и что на ней должно быть изображено, сейчас понять не было никакой возможности.
В самой глубине помещения был оборудован уютный уголок, который представлял собой большое мягкое кресло, круглый столик на треноге, массивный бронзовый канделябр на десяток свечей, деревянный сундук, окованный бронзовыми полосами, и, внезапно, огромный штурвал. Надо сказать, что это потемневшее от времени и отполированное сотнями тысяч касаний рулевое колесо метрового диаметра, сразу наводило на мысли о тысячах чертей, веселом Роджере и пиастрах, и смотрелось тут, на темном чердаке, весьма и весьма органично.