Два часа растянулись на четыре, потом на восемь. Они провели многоканальную съемку Четырнадцатой с разных ракурсов. Ввинтили в лед вибраторы. Выпилили три десятисантиметровых керна льда из ровной площадки рядом с Точкой для оценки времени экспозиции на поверхности. Провели шесть сеансов эхолокации на разных частотах. К ночи у них была полная трехмерная модель ледяного массива, окружающего Точку — с картой напряжений и прочностных характеристик, оптической плотностью льда и его химическим составом.
И тяжелая, больная голова у Нэлл.
— В ушах пищит, — пожаловалась она Тому.
— И правда, давай заканчивать, — согласился он. — Все равно сегодня не начнем.
Нэлл переключилась на громкую связь, сняла шлем и откинулась в ложементе, закрыв глаза. Перед глазами плавали цветные пятна, в ушах тонко пищало.
— Пятнадцать тысяч лет, — сообщила она. — Плюс-минус полторы тысячи.
— Практически вчера, — отозвался Том.
— Что было на Земле пятнадцать тысяч лет назад? Древний Египет?
— Не помню. У меня вообще туго с историей.
Они замолчали.
— Плохо, что монолит, — вдруг сказал Том. Судя по голосу, он тоже лежал, закрыв глаза. — Завтра трудно будет. Я надеялся на естественные трещины.
— Застывшее озеро?
— Маловато для озера. Скорее чаша.
Они опять замолчали.
— Как ты думаешь, успеем до захода солнца? — спросила Нэлл минут через пять.
— Должны успеть. Мне еще третье «Крыло» в атмосферу Юпитера закидывать.
Нэлл вспомнила дивной красоты фильм, снятый вторым «Крылом». Темно-голубое небо, нежно-кремовые аммиачные облака, башнями обрывающиеся в мутно-синюю бездну, полет сквозь облачные клочья, вблизи превращающиеся в прозрачную дымку… и быстрый, буквально минутный желтый закат, обрыв в ночь. Фильм получил «Алмазную сферу» на фестивале документальных фильмов в Дубровнике. Нэлл пересматривала его несколько раз.
— А второе «Крыло» тоже ты сажал? — спросила она.
— Второе «Крыло» сажала Креата Арнольда Орбильяни по прозвищу Кракатау. Чудесная была тетка, ругалась — я раньше такое только от филологов слышал, — он вздохнул.
— Была?
— Была. То есть она еще жива, но в космос больше не полетит. Рак.
— Мне очень жаль, — сочувственно сказала Нэлл.
— Никто не знает дня и часа, — не очень понятно сказал Том.
— Это ты о чем?
— Это я о смерти.
Они снова замолчали, и надолго. Цветные пятна перед закрытыми глазами постепенно сменились тихим мельтешением вечно меняющегося коричневого узора, в котором Нэлл напрасно пыталась увидеть что-то постоянное. Писк в ушах затих. Зато желудок вспомнил, что он давно пуст, и заявил о своем существовании.