– Как ты думаешь, он с ним по-грузински или по-русски разговаривает? – поинтересовался Вовка.
– По-казахски, наверное.
– Силен!
Верблюд, однако, на поглаживания и уговоры отреагировал однозначно. Поскольку от подошедшего человека явной угрозы не исходило и вел он себя не шумно, даже ласково, верблюд возобновил жвачку и отвернулся в противоположную сторону. Заур повернулся к вагону.
– Ну, Заурчик! – пропело оттуда.
Заур зашел к верблюду со стороны отвернутой морды и взял животину за уши.
– Опа! – цирк обещал стать зрелищным. Народ вокруг взбодрился.
Верблюд резко мотнул головой, но миролюбивое лежание продолжил.
– А ты сядь на него, – посоветовал кто-то.
– Давай, давай! – стало раздаваться со всех сторон. Заур решительно взялся за передний горб, перебросил ногу.
Со стороны второго вагона раздались аплодисменты и радостное девчачье повизгивание:
– Ой-ой, здорово! Веди его сюда.
Заур сел в межгорбие плотнее и начал настойчиво колотить верблюда по бокам. Корабль пустыни продолжал терпеливо жевать. Лежа.
Вдруг паровоз дал надрывный гудок, рванувший в больных головах, как бомба:
– У-у-у-а-а-а!
Верблюд, наверное, тоже болел. Может, вчера переутомился, может, воды перепил – вон горбы какие! Так или иначе, резкий паровозный рев ему, как и нам, не понравился. Он вскочил на ноги – резко, практически без подготовки – и оказался неимоверно высоким. Я, во всяком случае, со своим ростом вполне прошел бы под ним, лишь чуть наклонившись. Но испытать не удалось. Обнаглевший паровоз взревел второй раз и начал трогаться. Обалдевший верблюд чуть не подскочил на месте и рванул с ходу рысью или иноходью. Бог знает, как это у них называется. Главное – побежал быстро, резво, и, что особенно пикантно, в сторону диаметрально противоположную движению паровоза, который словно стремился наверстать упущенное за прошедшие сутки. Между горбов верблюда во все стороны болталась широкая спина Заура, на глазах уменьшаясь, источаясь. Верблюд входил в игольное ушко степного пространства, растворяясь в нем. Вместе с ним растворялся смелый, уверенный в себе грузин, настоящий мужчина.
– Зау-у-у-а-а-а! – крик заглушил очередной третий и прощальный рев паровоза.
– Вот стерва! – сплюнул Вовка. – Пропал мужик. Вокруг была степь. Голая, пустая, пропахшая полынью, безлюдная, дикая, чужая степь. Ни холмика, ни домика, ни дымка. Только паровоз и дура Наташка с ее бабьими прихотями стрелой неслись через гончарный круг ковыльной поволжской равнины или низменности (кому охота, пусть уточняет у географов в четвертом вагоне). И одинокий грузин на верблюде мчался неведомо куда по этой степи. И только Бог один мог ответить, когда встретятся и встретятся ли верблюд и паровоз, Заур и Наташка.