Василий резал крупный скот, считался по этой части лучшим, да, пожалуй, и единственным мастером. При надобности старухи заискивающе кланялись ему, а он, как бы освобождая их от этой неприятной вежливости, говорил грубо: «Сделаем, как два пальца…» – и всегда брал с собой внука.
Однажды так вышло, что Шурику пришлось участвовать в убийстве собственной коровы. Она была умная, намного умнее своей предшественницы, постоянно убегавшей из стада. Корова сама возвращалась с выпаса одной и той же тропой, впереди бежал теленок. Валентина выходила к воротам хлева с краюхой размоченного в воде хлеба, и теленок, увидев ее, сгибал хвост буквой «Г» и пускался в рваный галоп – корова же входила в хлев, как гордый корабль в гавань, оглашая прибытие троекратным уверенным ревом.
Потом теленок куда-то исчез, а корова заболела выменем, перестала доиться, и пришел ее исход.
Василия позвали к вечеру, он явился вместе с внуком. Шурик держался солидно, молча поздоровался за руку с мужиками, пришедшими на такое событие, первым ушел в хлев, где обреченно горел яркий свет, через некоторое время выглянул оттуда:
– Дед!
Василий о чем-то говорил с соседями, обернулся:
– Чего тебе?
– Дабай, ну!
– Хех! – Дед подпрыгнул на крепких кривеньких ногах. – Начальство зовет, надо идти.
Он закрыл за собой ворота, и Валентина, прятавшаяся от страха в избе, услышала, как знакомый торжественный рев ударил в стены хлева, опустился до хрипа и смолк.
Собравшимся Василий с бодрой небрежностью отчитался о сделанном, сказал, что каждый в его бригаде знает свой маневр: внук держит скотину за хвост, дед бьет молотом промеж рогов и перерезает горло.
А Валентина увидела через окошко, выходящее на двор, над которым висела уличная лампа: внук ее стоит в середине светлого круга и вытирает полотенцем окровавленные руки. От неприятного зрелища этого вдруг потеплело у нее внутри – будто принес ее мальчик первые деньги в дом.
* * *
Он и не должен был пропасть, раз уж так вышло, что весь мир за него.
Окончил Шурик интернат, поступил в училище и выучился на столяра, устроился в мастерскую, где инвалиды мастерили посылочные ящики и табуретки. Дали ему комнатку в общежитии, но там оставался он редко: рабочий день заканчивался в пять, поэтому Шурик успевал добраться до конечной в Щербинках, садился на последний автобус и через час был в деревне. Бабушка этому радовалась, поскольку боялась, что без нее приохотят Шурика к разным нехорошим делам, научат пить, например. Но боялась она напрасно, поскольку в том общежитии окружали Шурика здоровые и совсем чужие люди, а всего чужого он сторонился и среди здоровых воспринимал только тех, кого знал с детства.