– Скоро подъедут?
– А я отколь знаю, – ответил Юрка. – Хошь стопочку?
– Не пью. Ты заместо меня выпей.
– Заместо тебя не хватит. Надо б еще добавить. Скажи там своим, коль сам не дашь.
– Скажу.
Пока разливали, пили, закуривали, Шурке хотелось поговорить, но о чем спросить копалей, он не знал. Наконец вспомнил:
– Ты, говорят, его чуть в пруду не утопил.
– Кого?
– Сына.
Юрка помолчал, затянулся глубоко, поперхнулся дымом.
– Шурика, что ль? – сказал, осилив кашель. – Было дело. – Он улыбнулся и снова закашлял. – Все печенки мне бабки его повыели, и ты еще тут…
Сидевший рядом с ним незнакомый Шурке мужичонка показал пальцем на дорогу:
– Глей-ка, вон – едут.
Увидев автобус, Шурка вздрогнул, отошел от могилы на дорогу, так и простоял там, пока выгружали гроб, ставили на табуретки. Его видели, но не звали помочь. Только перед тем, как опустить гроб, Светка оглянулась на него и Шурка подошел, постоял вместе со всеми. Никто не плакал, только шмыгали носами.
Когда все было сделано, Константин сказал брату без выражения, для порядка:
– Поминать-то пойдешь?
Шурка услышал, повернулся неловко, не вынимая рук из карманов, оступился в снежную обочину и ответил:
– А пойду.
В новой пристройке накрыли стол – небольшой, будто садились семьей чаю попить. Константин вспомнил, как в прежние времена – да какие прежние, недавно совсем – столы тянулись вдоль стен, у проулков ставили садовые печки, в ведерных кастрюлях варили суп, а пока варилось, обходили ближних и дальних: «Теть Варь, приходи поминать… Дядь Сань, поминать приходите».
Сидели молча. Константин налил, сказал:
– Ну, помянем, – и встал. Стоя, видел: Шуркина суковатая рука обнимает стакан с красным киселем.
Еннафа подняла детское чистое личико:
– А ведь Шпигулиных-то мужиков остались только ты да Шурка. Вымираем, прости Господи…
– И самое печальное, что умирают молодые, – сказала Светка. – Половина кладбища, страшно смотреть.
Ее не поддержали.
Шурка глядел на бутылку, будто взглядом хотел опрокинуть ее. Решительно налил себе.
– Шу-ур, ты чево? – пискнула Люся.
Шурка встал:
– Помянем сына, – и, не дожидаясь других, выпил – затвор в горле сделал три отмеренных движения.
Коська тоже выпил и сказал:
– Какой он тебе… Сыновей-то ростят.
– Все равно, – ответил он без обиды. – Я родил. Жизнь, так сказать, дал.
– А на хрена была ему такая жизнь?
– Какая уж есть. У каждого своя.
И еще налил. Коська – себе. Женщины притихли, чуя, как крепчает ветер.
– Больно уж Валя его любила, – сказала старуха, – будто позвала.
– Да, очень любила, – поддержала Светка. – Хорошенький был. А всё водка.