Он узнал, что хотел узнать, был доволен своей догадливостью, и то, будет ли брат продолжать тяжбу, не сильно его заботило: брат возвращался в прежнее, привычное для него состояние и это значит, что будет перемена, что-то другое… Он вспомнил маслянистые, мутные Шуркины глаза, и потому не придавал значения его странным словам, и даже усмехнулся им, но вдруг слова, будто озлобившись на его усмешку, повторились далеким предгрозовым гулом, отразились непонятной, несвязной, но пугающей мыслью: мальчик с лицом куклы-неваляшки лежит под землей, рядом с их матерью, а это значит, что уже ничего не будет «по-прежнему».
Мучительно захотелось еще выпить. В сумке осталось – захватил он непочатую бутылку, ведь собирались основательно, чтоб не бегать, чтоб за всю жизнь посидеть. Выпил, сколько смогло за раз принять тело. Домой ехал, не разбирая пути, чуть не увяз, а приехавши, не разговаривая ни с кем, не отвечая на бабье квохтанье, рухнул в постель.
А утром был стук в дверь. Предстала Шуркина юристка. Говорила она так, что слова рвали ее, и алая шапка, похожая на большой сигнальный плафон, ходила ходуном.
– Вы знали, что ваш брат закодирован от употребления алкоголя? Знали! Вы спровоцировали пьянку? Вы! Вас будут судить за убийство! За умышленное убийство!
* * *
Все, что давило на него, исчезло разом.
Процесс о разделе дома прекратился за смертью ответчика. В марте умерла Люся. Дочь замуж не пошла – что-то у нее там разладилось. Дел больше не было. Разве что работа. Чувствовал он себя как хозяин, проснувшийся после большого многолюдного праздника и увидевший, что гости разошлись, все вокруг было его, и все пустое.
Когда потеплело, пробовал он устраивать пикники во дворе. Первый раз пришли двое одноклассников. Константин повеселел, показывал новый мангал собственной конструкции, посмеивался над тем, что никто в наши времена не умеет правильно укладывать куриные крылышки на решетку – положат с десяток и рады, «а вот у меня умещается до тридцати пяти штук».
В другой раз никто не пришел: у всех дела.
Летом взял отпуск – специально, чтобы привести в порядок могилы, и сделал все, как привык, в лучшем виде. Казалось, будто и не деревенские это были покойники, поскольку лежали они под каменными крестами, незнакомыми здешнему погосту. Когда заказывал портреты, отдал в мастерскую Люсину фотографию, где она была еще молодая, и тот самый свадебный снимок Шурика, который Анна разрезала большими ножницами, – в уголке виднелось белое плечико невесты. Шурик получился на камне настолько торжественным, что Константин улыбнулся и подумал: «Эх, в начальники бы тебя».