бодро начал переделывать текст Талик.
— В удовольствие своё и веселие, —
неожиданно явил поэтический талант Витольд.
— …Улыбаясь, Властелин повелел тогда
Вина сладкого эльфийского
Нацедить в свой золочёный ковш
И поднесть его своим нАзгулам.
И все пили, Властелина славили.
Лишь один из них, из нАзгулов,
Удалой боец… —
Талик замялся.
— Умом тронутый, — нелепо, но в ритм влез Бутончик.
— В золотом ковше не мочил усов…
— Потому как усов нет у нАзгулов,
— вставил подробность Бормотун, вероятно, из магических соображений.
— И вообще они не комплектные,
Потому как есть — они мёртвые!
— Пояснил он своё решение, чем почти загнал Талика в смысловой тупик. Зачем тогда этому некомплектному будет нужна светлая эльфийка!? Но пришлось продолжать:
— Опустил он в землю очи тёмные, —
…И откуда у назгула очи, если усов и ничего прочего уже нет!?
— Очи тёмные, вставные заморские, —
выкрутился Бормотун. Где-то внутри хлопнулся в обморок Бутончик, слишком буквально представив опускание вставных очей в землю.
— Опустил головушку на широку грудь,
А в груди его была дума крепкая. —
Вот, «грудь», да еще и «дума» в ней! Талик никогда не понимал, откуда она там…
— Потому в груди, что безмозглый он! — Заполнил паузу маг с характерным поэтическим подвывом и передал слово писателю:
— Вот нахмурил Властелин брови чёрные
И навел на него очи зоркие,
Словно коршун взглянул с высоты небес
На младого ворона чернокрылого,
Да не поднял глаз молодой НазгУл. —
(Пришедший в себя Бутончик предъявил всем картинку валяющихся на земле глазных протезов и сбил настрой).
— Вот об землю Властелин стукнул посохом, —
подхватил инициативу Витольд.
И железный пол на полчетверти
Он победитовым пробил оконечником, —
ввинтил демон техническую подробность.
— Вот промолвил Властелин слово грозное, —
Продолжил Талик и опять замялся.
— Гей ты, верный наш слуга, удалой НазгУл, —
подсказал Бормотун, забыв переделать первое слово. Зато Силь решила всплакнуть: назгул-гей, лишенный тела, это же платонически прекрасно!
Местами текст вообще переделки не требовал. Описание жены хоббита вышло, что надо. Правда, за счёт пропусков, возникали удивительные картины и новое осмысление текста:
— Молвит слово — соловей поет;
Горят щеки ее румяные,
Как заря на небе утречком;
Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетенные,
По плечам бегут, извиваются,
С грудью белою цалуются. —
На этом месте уже Талик впал в ступор, поняв, что опричник в оригинальном произведении описывал Ивану Грозному свою эротическую фантазию. Ну, надо же! Описание-то выходило совершенно голым, даже если учесть случайно пропущенную фату, которой закрывалась стыдливая дама.