- Кто здесь?
Скаргрейв произнес эти слова. Но они словно исходили из моих легких.
Мне стало страшно. До этого важная часть меня всегда была отделена от чтения разума. Как бы сильно я ни ощущала другого человека, я понимала, что это не мои чувства. Но в этот раз было иначе. Я была заперта в части разума Скаргрейва и падала все глубже в него.
- Кто здесь? – в этот раз он прошептал.
Страх, что за мной следят, что меня найдут, словно принадлежал мне. И частичка меня, что все же была отдельно, понимала, что происходит. Скаргрейв не ощущал присутствие обычного нарушителя. Знал он или нет, но он ощущал меня.
Я приглушила свой страх и попыталась стать незаметной, бесплотной. Его горло расслабилось, пульс успокоился, и я ощущала это, как свое тело.
Но, прячась от него, я упустила нечто важное. Границы между нами пропали.
Рука замерла над книгой с серебряными буквами. Его рука? Моя рука? Была ли разница?
Частичка меня говорила, что да. Должна быть. Но остальная часть потерялась в ощущениях, в предвкушении, в тишине комнаты, в холоде, когда рука приблизилась к книге…
Рука и книга встретились. Вспышка, похожая на жар тысячи солнц, и тишину пронзил звук: карканье и какофония криков.
Вороны отвечали своему хозяину.
Нет! Я не хотела знать, не хотела слышать…
Потрясение вернуло меня в чувство, но я зашла слишком далеко. Я не могла вырваться. Вопящие тенегримы кружили, мое тело горело, и огненная тьма накрыла меня.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ТЬМА
Эта тьма была подобна смерти, бархат был жарким, удушал, не давал издать ни звука, не давал понять время. В глубинах тишины я ощущала, как ко мне подступаются тенегримы.
А потом из тьмы донеслась одна понятная фраза:
- Три дня прошло, а она не отвечает.
Голос был решительным, юным и сильным. После бесконечных минут я вспомнила имя. Нат. Вороны схватили и его?
Я пыталась открыть глаза.
- Видели? – снова Нат, но теперь с волнением в голосе. – Она моргнула. Точно.
- Так и было, - Пенебригг.
- Это хороший знак.
- Надеюсь, Нат. Признаюсь, такой лихорадки я еще не видел, - Пенебригг стал ближе. – Никто из нас.
Мои веки были тяжелыми, как камни, но я все же подняла их. Но, когда я попыталась что-то рассмотреть, я словно глядела сквозь расплавившееся стекло. Я видела, как солнце проникает в спальню Ната, а Нат и Пенебригг склонились надо мной.
- Смотрите! Она приходит в себя.
- Слава богу, - вздохнул Пенебригг. – Милая, ты можешь говорить?
Я пыталась издать хоть какой-то звук, но лишь дрожала и горела.
- Я принесу еще одеяло, - сказал Нат.
Когда он вернулся, я смогла, хоть и с трудом, прошептать благодарность.