Нащупываю на тумбочке телефон, который уже несколько минут истошно вопит, и смотрю на экран: 02–36 и входящий звонок от Уховой. Что могло случиться? Неужели она убила Максима и теперь хочет, чтобы я помогла ей избавиться от трупа?
— Оля?
— Маш… Ма-а-аш, — слышу на другом конце провода ее всхлипывания.
Она точно его убила! Представляю, как мы закапываем бездыханное тело в близлежащем парке, и по спине пробегают мурашки.
— Надеюсь, ты не сделала ничего ужасного…
— Маш, ты… можешь ко мне приехать? Прошу тебя…
Уже отчетливо вижу, как наш арест показывают в девятичасовых новостях, но язык не поворачивается сказать «нет».
— Хорошо, я скоро буду. Скинь свой адрес сообщением.
— Спа-аа-сибо…
Поднимаюсь с кровати и иду в ванную. Закалываю волосы, быстро умываюсь и чищу зубы. Возвращаюсь в комнату, впопыхах одеваюсь, хватаю мобильный и выбегаю в коридор. Жаль, что нет времени выпить кофе. Надеюсь, я не усну за рулем!
Повезло: Черный Peugeot 308 освобождает место напротив подъезда. Паркуюсь, выключаю зажигание и выбираюсь из машины. Набираю код домофона, указанный Олей в сообщении, открываю железную дверь и прохожу внутрь. Чтобы не терять время в ожидании лифта, пешком поднимаюсь на третий этаж и нажимаю на звонок возле квартиры № 63. Через несколько секунд моему взору предстает Ухова: растрепанная, заплаканная и несчастная. Она одета в выцветшую пижаму с изображением Бэмби. Боже, где она ее откопала?!
Прохожу в длинный узкий коридор, закрываю за собой дверь и оглядываюсь: крови и следов борьбы не видно. Это уже хорошо!
— Что произошло? — спрашиваю я.
— Он хочет забрать Настену, — отвечает она и опускается на меховой пуфик.
То есть Максим все еще жив, но это ненадолго: мне неведом материнский инстинкт, но я наслышана о том, на что способны матери для защиты своего ребенка.
— Зачем ему она? — изгибаю бровь.
— Я не знаю…
— А где Настя?
— У моей мамы. Я ее отвезла неделю назад, чтобы она не видела меня в таком состоянии.
Снимаю куртку, разуваюсь, и мы проходим на кухню. На столе стоит наполовину пустая бутылка виски. Похоже, Оля решила залить свое горе. Не мне ее винить, но так проблемы не решаются: сейчас нужна трезвая голова.
— Он позвонил мне ночью… — она всхлипывает. — Сказал, что я — плохая мать. Сказал, что я ничего не смогу дать Настене. И что он ее заберет.
— Мерзавец!
— Будешь? — она взглядом указывает на бутылку.
— Нет, и тебе не советую. Ты ведь — не плохая мама, правда?
Зачем этому подонку понадобился ребенок? Он же никогда не занимался никем, кроме себя! Что изменилось теперь?