АМАЛИЯ: Мы не водим знакомство с рейхсфюрером СС. Но вероятно положение вашего отца не могло его не заинтересовать.
ФРАНЦ: Пожалуйста!
Тишина.
ФРАНЦ: Так это зачем? Подкупать Гиммлера?
АМАЛИЯ: Жить в Берлине. Уж не на зарплату ли адъютанта вы собрались там существовать?
Пожалуй, официальная годовая зарплата рейхсфюрера была слегка меньше указанной в чеке суммы.
ФРАНЦ: Я когда держу этот клочок, чувствую себя шлюхой, которой платят, чтобы с особенно изощренным садизмом ее насиловать.
АМАЛИЯ: Франц Вольфганг!
ФРАНЦ: Нет, простите, он возмущен невероятно, что я прожигаю деньги, и он же выписывает мне такие чеки, чтобы что – заставить меня мучиться жалостью, а потом опять оплевать мою душу?
АМАЛИЯ: Франц, он просто беспокоится за вас.
ФРАНЦ: Сыт я таким беспокойством, оно и в могилу сведет.
В комнате стало прохладней.
ФРАНЦ: Послушайте, извиняться я не буду. И денег этих не возьму. Дом, прислуга, автомобиль – это тоже все зря.
АМАЛИЯ: Вы видели ваше жалованье?
ФРАНЦ: Нет, о, всезнающие боги Олимпа. Я еще даже присягу не дал, мне до распределения жить и жить.
АМАЛИЯ: Милый мальчик, вы станете адъютантом рейхсфюрера СС, вам дадут звание унтерштурмфюрера или оберштурмфюрера и получать вы будете смехотворные…
ФРАНЦ: Не надо. Сколько дадут – всё моё. И вообще, где ваше католичество – божьей милостью.
АМАЛИЯ: Да в этой Пруссии даже есть нечего! Одна капуста и сосиски.
ФРАНЦ: В Ливане бывало похуже.
Она села к нему на софу.
АМАЛИЯ: Вон до чего вас СС довели.
ФРАНЦ: Мама, это бронхит.
АМАЛИЯ: А зачем вам понадобилось прыгать в реку?
ФРАНЦ: Пожалуйста…
Женщина развернула сына к себе.
АМАЛИЯ: Слова вам не скажи.
Притянула, сломав сопротивление, голову к груди.
Пахнуло сиренью.
Оброс.
Опять вон кудрявится.
АМАЛИЯ: Ой, дурачок.
Засыпает.
АМАЛИЯ: Франц, хоть напишите ему из училища. Он ведь месяц еще спать не будет. Шшш… знаю я, что вы мне скажете: даже если бы он вас и любил, то любил бы вовсе не вас, а свои конструкции, стереотипы, но это вы у нас юный Зигфрид, это вам никто и не нужен, вам и страхи – бесстрашие, а люди слабы, Франц. Они глупые, да, нечуткие, мелочные, но им, знаете, как им нужно, чтоб их хоть кто-то любил.
Смягчившиеся черты вспыхнули.
Он сел.
ФРАНЦ: Вы и не представляете, как гадко сейчас то, что вы говорите. Эта толпа оголтелых завистливых макак, готовых разорвать все, что хоть на капельку чище их, готовых выпотрошить вас, а потом еще и заявить для сохранения своей праведности – ничего, да, мы такие-сякие, но ведь мы просто хотели, так хотели, чтобы нас кто-то любил, и сыто облизнуть на этом свои хищнические близорукие морды. Это мерзко, Амалия! Мерзко и больно.