– А это Медда, – перебил его Рыжий, подтолкнув вперед рослую крепкую женщину. – Ее ты уж точно не вспомнишь, хозяйка.
– Да где уж там, – густым сочным голосом произнесла она. – Когда мы с госпожой повстречались, я втрое меньше была, а она – вполовину. Я дочка мельника с Косого ручья.
Я всмотрелась в круглое румяное лицо, встретилась взглядом с темными, похожими на сливы глазами и вдруг вспомнила эту вот косенькую неуверенную улыбку: верхняя губа у Медды забавно поддергивалась, как у щенка, обнажая кривоватые передние зубы, а вид при этом делался таким растерянным, словно она вообще не умела улыбаться и удивлялась, как это у нее вышло.
– Отчего же, помню, – сказала я. – Поправь, если ошибусь. У твоего отца было три сына и ты – единственная дочь. Когда он умер, они взялись делить наследство, и по всему вышло, что тебе придется или оставаться приживалкой у кого-то из братьев, или идти замуж за того, кого укажут, или просто – на все четыре стороны, если отпустят, конечно. Так было дело?
– Точно так, госпожа, – серьезно кивнула Медда. – А тут рядом королевская охота случилась. Я из сарая, где меня закрыли, удрала да и кинулась в ноги… Под копыта то есть. Думала, пусть лучше затопчут или еще как прибьют, только бы сразу… На кой такая жизнь?
Я прикрыла глаза вспоминая: да, был погожий летний денек, отец взял меня на охоту, и я радостно вскочила на Тви… Саннежи тогда с нами не было. Или был? Не помню… Я так привыкла к тому, что он всегда рядом, что теперь не могла сказать точно, в какую минуту его не оказывалось поблизости!
Так вот, для настоящей охоты еще не пришло время, и мы просто пронеслись по лесу, вспугивая дичь. Егеря отмечали лежки и новые тропы, а я просто наслаждалась прогулкой. Мы решили остановиться ненадолго у ручья, чтобы освежиться и полюбоваться мельницей: мне всегда нравилось наблюдать, как громадное колесо черпает воду, а где-то внутри сооружения скрипят жернова, и я как раз намеревалась попросить отца пустить меня посмотреть, как все это устроено. Однако не успели мы добраться до воды, как вдруг из прибрежных кустов прямо под копыта наших лошадей бросилась растрепанная, почти голая девчонка и взмолилась о королевской милости…
Я помню, она была вся в синяках: старший братец учил строптивицу уму-разуму, на лице запеклась кровь: средний оттаскал за волосы так, что выдрал порядочный клок на виске, а одежду младший отобрал, чтобы не сбежала из сарая, где дерзкой девчонке было велено сидеть на соломе.
Но Медда все равно удрала, завернувшись в какую-то старую рогожу, потому что смириться не желала.