Плотники неторопливо собрали инструменты и тоже ушли.
Вскоре Замятин вернулся. На этот раз с ним была винтовка, патроны и темные очки.
Был как раз конец смены. Рабочие окружили маленького, застенчивого Замятина.
— Тир здесь откроешь?
— Дай пальнуть!
— Ружье-то повыше его самого! — слышались возгласы.
Народу в цеху все прибывало. Пришел главный технолог и главный инженер. Пришли рабочие из других цехов. Пришел даже повар из заводской столовой.
— Братцы! А ведь он хочет отстрелить кирпичи! — тихо проговорил кто-то.
— Ловко!
— Как в кино!
— Фокусник, ей-богу! — восхищались одни.
— Ни черта не выйдет. Попробуй попади, когда и самого-то кирпича почти не видать.
— И не прицелишься! В лицо так и шибает жаром! — горячились другие.
А в углу уже разгорелся спор: сколько патронов потребуется для «ремонта» печи.
— Восемьдесят пять!
— Сорока хватит!
— Сказал тоже! Не меньше сотни!
— Спорим? На пару пива?
— Идет!
К вентилятору пристроили несколько листов фанеры, чтобы струя охлажденного воздуха овевала стрелка. Ведь помост стоял совсем рядом с печью, и жара была дьявольская.
Вольт Семенович помог Замятину забраться на помост, передал ему винтовку, патроны, ватник. Замятин надел темные очки, казавшиеся огромными на его щуплом лице, расстелил стеганку, лег, изготовился.
Там же, на помосте, рядом с Замятиным, тоже подстелив под себя ватник, устроился с большим тяжелым биноклем токарь по фарфору — Ваня Крышкин. Он, как и Замятин, увлекался стрелковым спортом. А сейчас взял на себя обязанности корректировщика.
В цеху стало тихо.
Замятин целился. Много раз выступал он на стрелковых соревнованиях. Бил в мишени гораздо более удаленные, поражал мгновенно исчезающего «бегущего оленя», стрелял навскидку по маленьким летящим тарелочкам. Но никогда не испытывал Миша Замятин такого волнения, как нынче.
Его сухое худенькое личико было бледным, хотя рядом дышала пламенем огромная печь; бледным, сосредоточенным и даже сердитым.
Нет, пожалуй, однажды, только один раз за всю жизнь, Миша волновался вот так же. Это было лет семь назад, когда к ним в детдом приехал известный московский поэт — огромный, толстый, с красивой полированной палкой, — и Миша должен был при всех ребятах, воспитателях и, главное, при самом поэте декламировать его стихи. У него тогда губы запеклись, как в лихорадке. А ноги подгибались.
И сейчас, лежа на помосте в цеху, Миша чувствовал, что губы у него пересохли.
«Шляпа! Пижон! Раскис!» — бранил он себя.
Он всегда ругал себя, когда нужно было быстро успокоиться.
Вольт Семенович, стоя внизу, тоже волновался. Глядел на тщедушную фигурку Миши Замятина — видна была только его русая голова и узкие плечи — и думал: «А зря я ему поручил. Лучше бы Крылову.»