Перстень Люцифера (Кларов) - страница 24

Но как бы там ни было, а поражение лишало Германию всего. Это не вызывало никаких сомнений.

Над Берлином тяжелой серой тучей висело тоскливое ожидание неизбежного конца.

Мрачно смотрели на лысеющие осенние деревья стоящие вдоль аллеи Победы в Тиргартене мраморные бранденбургские маркграфы и прусские короли.

Обезлюдели торговая Лейпцигер-штрассе с ее роскошными универсальными магазинами Вертгейма и Гица и бойкая Кёнинг-штрассе с величественными зданиями Ратуши и Окружного суда. Даже Унтер-ден-Линден, излюбленное место гуляния берлинцев, и та выглядела пустынной. В этот серый осенний день здесь было тоскливо и тихо. Только шелест последних листьев на ветвях столетних лип, четырьмя рядами прорезающих улицу, всхлипывающие гудки редких автомобилей да скрип тележек, на которых катились по тротуару обрубки искалеченных на войне солдат. В отличие от берлинцев, которым удалось сохранить ноги, обрубки двигались с такой стремительной поспешностью, словно больше всего в жизни опасались куда-то опоздать.

Пропуская вперед очередную тележку, Ковильян слегка придержал за локоть своего спутника. Тот, сверкнув моноклем, брезгливо посмотрел сверху вниз на калеку.

— Битте, битте.

У него было круглое розовое лицо и воинственно вздернутые вверх усы а-ля кайзер Вильгельм. По цвету физиономии и по небольшому плотному брюшку нетрудно было догадаться, что он, конечно, не фронтовик, а тем более не живет постоянно в Берлине. И те и другие, то есть берлинцы и фронтовики, отличались землистыми лицами и тощими фигурами. А такие упитанные мужчины чаще всего встречались среди тех, кто служил фатерлянду на тучной Украине, откуда в Германию прибывали эшелоны с продовольствием, где немецких солдат не травили газами, не разрывали на куски артиллерийскими снарядами, не давили танками, не кололи штыками, а давали возможность досыта наесться мясом и салом.

И действительно, хотя человек, который шел сейчас рядом с Ковильяном по Унтер-ден-Линден, был в штатском, он тем не менее служил в германских оккупационных войсках и приехал по интендантским делам в Берлин из Киева.

Обер-лейтенант Штуббер, до войны историк, познакомился с господином Ланге — так в то время именовался Ковильян — здесь, в Берлине, в феврале 1918 года, когда они оба были включены в некую группу, которая занималась подготовкой вопроса о «кассельских картинах». Надо сказать, что Наполеон увез из Германии не только богиню победы с Бранденбургских ворот. Доблестный корсиканец, считавший грабеж основным законом военного времени, основательно почистил и знаменитую картинную галерею в городе Касселе, которую создал в первой половине XVIII века ландграф Вильгельм VIII. Восемь кассельских картин украсили Мельмезон — загородный увеселительный замок Жозефины Бонапарт, расположенный в шести верстах от Парижа. После падения Наполеона благоразумная Жозефина сочла за благо избавиться от кассельских картин и продала их русскому императору Александру I за миллион франков. Когда ландграф предъявил свои права на эти картины, Александр I заявил, что готов тотчас же вернуть ему все купленные у Жозефины полотна, если тот компенсирует русской короне понесенные ею расходы. Ландграф не смог выполнить эти условия. На том дело и кончилось. А в 1918 году, когда велись с большевиками брестские переговоры, берлинский Кайзер Фридрих Музеум решил втиснуть в число вопросов, подлежащих обсуждению, и вопрос о возвращении Германии этих картин. Но немецких любителей живописи здесь ждало разочарование. Оказалось, что большевиков не так-то просто обвести вокруг пальца. Они неплохо знали подробности тех давних событий, разбирались в юриспруденции и умели работать с архивными документами.