Какое ведомство представлял тогда в комиссии господин Ланге, Штуббер так и не понял. Но то, что это было какое-то весьма неприятное ведомство, что-то вроде тайной полиции, сомнений у него не вызывало.
В господине Ланге все было неприятным и страшным: вкрадчивый голос, ласковая улыбка, скользящая бесшумная походка, но особенно — пристальный взгляд липких черных глаз, каких-то странных, не европейских, разбойничьих. Люди с такими глазами зарежут — и не поморщатся. С такими глазами только в палачах служить.
И вот теперь Ланге разыскал его в Берлине и назначил эту встречу. Для чего? Что между ними общего? Что ему надо от скромного обер-лейтенанта, приехавшего на две недели в Берлин? А ведь что-то надо...
Кругом воры, кругом жулики!
Штуббер не выносил жуликов. Себя он считал глубоко честным и добропорядочным человеком, И для этого у него были все основания: он в поте лица зарабатывал хлеб насущный, аккуратно ходил в кирху, шнапс и пиво пил достаточно умеренно, любил жену, заботился о детях. И все же... Что ни говори, а некоторые основания побаиваться полиции у него были. Да и кто в Германии, кроме кайзера Вильгельма, не боится полиции? Все грешны, все. Были, конечно, кое-какие грешки и у него. Еще бы, как-никак, а обер-лейтенант занимался на Украине не игрой в солдатики — айн-цвай-драй-фир! — а учетом и отправкой продовольствия. Через его руки проходили тысячи пудов сала, муки, сахара. А кто не знает, что такое продовольствие в тяжелое военное время? Кто тут удержится от соблазна? Нет, он, разумеется, не крал. Но иногда, допустим, сквозь пальцы смотрел на неблаговидные действия своих подчиненных и принимал от них подарки. Порой сам участвовал в некоторых, если подходить формально, не совсем законных сделках. Всякое случалось. Ну и что? Жизнь — это жизнь. И было бы, конечно, очень обидно в самом конце войны оказаться под следствием. И главное — за что? Кому плохо от того, что он, Штуббер, сколотил на Украине небольшое состояние?
И вот, пожалуйста...
А может быть, этот проклятый Ланге вынюхивает что-то другое, например, то, как его, Штуббера, сын оказался непригодным по состоянию здоровья к службе в армии? Ведь могли и до этого докопаться. С них станет.
А может быть... Голова обер-лейтенанта Штуббера шла кругом.
По Унтер-ден-Линден они молча дошли до площади Оперы и, обойдя здание университета с анатомическим театром, оказались на уютной Гегелевской площади, посреди которой возвышался громадный бюст знаменитого философа.
Ковильян показал Штубберу рукой на небольшую каштановую рощицу, ограждавшую с одной стороны площадь.