Я переодеваюсь, несу книжку квитанций к свободному столу и начинаю заполнять, сколько часов я отработала.
Меня хлопает по спине холодная рука.
Я вздрагиваю.
— Что ты делаешь?
— Заполняю квитанцию.
Фроуки хмуро переспрашивает:
— Что-что?
Я неразборчиво сказала? Откашливаюсь.
— Заполняю квитанцию… — показываю ей, — …за сегодня.
Лицо Фроуки становится еще более хищным.
— Разве Луи тебе не сказал? Твоя сегодняшняя зарплата переходит к Винсенту за обучение. — Она выдвигает подбородок вперед. — Ведь мы выписали его из Нью-Йорка!
Я смотрю в квитанцию и пытаюсь сообразить, что же это такое. Да, я новичок, но даже в захолустном Милуоки я зарабатываю семьсот двадцать долларов в день. Неужели мне не собираются ничего платить?
Холодная рука ущипнула меня за бок.
— И сбрось этот щенячий жир!
В первый день я столкнулась сразу со всем: с наркотиками, диетами, придирками к мельчайшим недостаткам. В меня тыкали пальцем, щипали, кому-то дали пощечину. Но все это за долгую дорогу домой растворяется. Бесследно исчезает. Остаются лишь два образа: Айяна и Тереза, танцующие на фоне белой-белой стены. Грациозные. Прекрасные…
— Я так тоже могу, — шепчу я дороге. — Я научусь!
— Ш-ш-ш! Тише!
Мама, осторожно ступая, идет по набережной и несет торт, горящие свечи придают всему некую торжественность, хотя торт слегка кособок. У края стола для пикника она останавливается, бросает взгляд на других хористов, размыкает губы и заводит:
— Наша Янки Дудль-герл,
Эм у нас настоящая янки,
Нашего дяди Боба племяшка,
Пятого июля родилась…
Я улыбаюсь, глядя в стол. Потом поднимаю глаза на мать, отца, Томми и Кристину. Мы собрались всей компанией, чтобы отметить мой день рождения, как отмечали его последние десять лет. С тех самых пор, как родители устали от городской жизни и переехали из Милуоки к озеру Балзам, Висконсин, и к восьми тысячам тремстам семи жителям поселка Балзам (в десяти минутах от Окономовока, в тридцати пяти минутах от Милуоки и в двух часах езды от Чикаго) добавилось еще четверо.
— Янки Дудль в Балзам пришел,
Чтоб поздравить нашу Эм,
Нашу Янки Дудль-герл!
— Эм, загадывай желание! — кричит отец. Как всегда: будто я забыла, что делать. Набираю воздуха и дую. Свечи моргают и тают. Капельки воска тихо падают на глазурь, как ягоды в снег.
— Вот умничка! — Отец глотает пива прямо из бутылки и заводит: — «She was just seventeen, you know what I mean»…
О, нет!
— «And the way she looked was way beyond compare»[24]…
Только не это!
Папа вышел на середину набережной, раскачиваясь как моряк на палубе. Уже порядком надрался. И выглядит как шут. Длинные седые патлы свисают с лысеющей макушки. Джинсы выцвели и заштопаны разноцветными лоскутками. На ногах старые резиновые шлепки, изношенные, как сдутые шины. Комик какой-то.