— Очень плёхой! — твердит китаец.
— Господи Иисусе! Да что это ты вытворяешь? — пронзительно кричит какая-то женщина.
До чего трогательно людское неравнодушие! Правда. Я соскальзываю с фургона, стараясь не задеть велосипед и лужи соуса, и кое-как выхожу на тротуар. Уже столпились зеваки, включая женщину с химической завивкой. Женщина размахивает большой сумкой с логотипом какого-то магазина и кричит. Теперь я вижу, что на китайца.
— Ты не туда ехал! А теперь девушка вся в курице генерала Цо!
Курица? Откуда она знает, что это курица? И кто, вообще, этот генерал Цо? Все до ужаса непонятно. Наконец разносчик отворачивается и тащит свой искореженный велосипед по тротуару. Мне очень не по себе. Может, он и ехал неправильно, но я должна была его заметить.
— Простите! — кричу я еще раз. — Мне очень жаль!
Он хмуро оборачивается.
— Ты очень плёхой!
После этого инцидента такси ловится без всяких проблем.
Я захлопываю дверцу. Мы живо отъезжаем от тротуара, окончательно испортив колесами чей-то обед, и направляемся в университет.
Колумбийский университет я выбрала по двум главным причинам: он в Лиге Плюща[46] и в Нью-Йорке. Вообще я немного кривлю душой: я ведь уже проговорилась, что подавала документы в Гарвард и в Университет Брауна, но меня не приняли. Так что выбор зависел от приемных комиссий не меньше, чем от меня самой. Самое смешное, когда я получила эти тощие конверты, мне было уже все равно. Даже полегчало. В Новой Англии будто знали, что мне туда не надо, что там слишком холодно, что это слишком далеко, что в моей судьбе все должно быть большим и ярким.
И теперь я здесь. В Колумбийском. Первый курс 1992 года насчитывает чуть больше тысячи человек. Я выхожу из такси на перекрестке Сто двенадцатой и Бродвея, и кажется, что они повсюду. Студенты с сумками книг и кусками пиццы. Студенты с ящиками молока, матрасами и галогеновыми лампами. Студенты…
— Простите, вы не выйдете из кадра?
…которых фотографируют, обнимают, которые плачут и машут родителям. Студенты в футболках, где изображено все, что угодно, от эмблемы «Гринписа» до поло-пони, и в обрезанных джинсах или слаксах.
Черт!
Я украдкой бросаю взгляд на свое отражение в окне полуразгруженного «олдсмобиля» и убеждаюсь, что дело плохо. Прическа как для диско-клуба, с шести утра благодаря тщательному начесу и четверти баллона лака почти не растрепалась. Огромные синие кольца со стразами, которые несколько часов назад привели в такой восторг Пупу, тоже никуда не делись. Как и мой макияж, включая контур для губ и блеск, от которого губы кажутся полными и пухлыми. Белый льняной блейзер, покрывшийся бурыми пятнами, был снят еще в такси, и я осталась в полосатом миниплатье без бретелек. А еще на мне синие сапоги с наборными каблуками.