Если можно было считать мелочью первую встречу с Вениным сыном. Таня все еще не знала, как его называть, а потому называла так даже мысленно. А может, потому, что именно это его качество – что он Венин сын – являлось для нее главным. Сам же он был абстракцией; это следовало преодолеть, конечно.
Неплохо было и то, что встреча состоялась в библиотеке. Как и для многих людей, которые провели детство так, как провела она, и сумели отряхнуть прах этого детства со своих ног, библиотека была для Тани местом привычным. В старших классах случались дни, когда она сидела в районной библио-теке до закрытия. Правда, не из-за того, что ей так уж сильно хотелось читать. Но и читала тоже, не в стенку же смотреть.
– Здрасте, – сказал он. – Как-как ваше отчество?
Таня вздохнула. Из всех выдумок ее матери эта была самая долгоиграющая. Неистребимая, вернее.
– Калиновна, – ответила она.
– Ваш отец Калин?
– Нет.
Недоумение скользнуло по его лицу. Но расспрашивать, что это значит, он не стал. Венин сын, да.
– Есть мужское имя Калина, – сказала Ирина Яблочкина. – Старинное русское.
– Во фигня, – пожал плечами мальчишка. – А вы старинная русская, что ли? – Он окинул быстрым взглядом Танину «рваную» челку и свитер, расшитый разноцветными смайликами. – Не похожи.
Голос у него был хрипловатый, совсем уличный.
– Ну, вы тут поговорите, – поспешно сказала библиотекарша. – Пусть вам Саша про свои любимые книжки расскажет. А я пойду малышам читать.
Она ушла. Мальчишка смотрел на Таню. В его глазах не было ни смущения, ни страха, ни приязни. А что в них, она не понимала. У нее самой в таком положении точно была бы растерянность. У него – нет.
Ей вдруг стало так тяжело, тягостно, что она перестала понимать, как с ним разговаривать. Но невозможно же встать и уйти. Наверное, надо просто сказать ему, что намерена делать, и спросить, как он к этому относится.
– Твой отец написал завещание, – сказала она.
– Меня завещал?
Его губы наконец тронула усмешка. Да, как речная волна на прибрежный песок набежала. Таня приободрилась.
– Дом. Оставил мне дом, в котором жил. И бабушка твоя в нем жила. В общем, все твои. И ты будешь.
– С вами?
– Одному не получится.
– Да это понятно… – нехотя проговорил он. – Я ж несовершеннолетний.
Наверное, он хотел уйти из детдома. Наверняка хотел. Но в его словах, в его голосе, в том, что мелькнуло в его глазах, Таня почувствовала гораздо более сильное, самое сильное его желание… Он хотел свободы. Может, не очень понимал, что это такое, и точно не сумел бы с ней сладить, но хотел того, что составляет самую суть свободы: прямого прикосновения к огромному, живому, непредсказуемому миру, в котором все возможно.