— А если ты пошел, как говоришь, потому что пригласили, то это и есть за квартиру и диссертацию, за книжечки с рекомендацией ученого совета. Ты не будешь иметь своего мнения, будешь соглашаться со всем, будешь послушным. — Борисов закашлялся и, отдышавшись, жестко закончил: — Отсутствие мнения, ничегонеделанье — тоже поступок, и часто он неплохо оплачивается.
Шувалов потемнел, но ответил спокойно:
— Ладно, посмотрим. Я только хотел, чтобы для тебя и Сергея это не было неожиданностью. — Он встал. — Ну, поправляйся.
После ухода Шувалова Борисов лег. Он чувствовал усталость, был недоволен собой.
«Ну что я на него напустился? — думал Борисов. — Гришка — порядочный человек. Однако на его месте я бы не согласился. Да, легко, конечно, решать за другого… И вообще, пусть лучше Гришка на этом месте, чем какой-нибудь бездарный бронтозавр».
За окном было пасмурно. В сером свете комната с неприбранной постелью и разбросанной по стульям одеждой выглядела уныло и неопрятно.
Борисов заставил себя встать, медленно прибрался и сел к столу читать рецензию.
За три года работы в институте ему приходилось читать такие отзывы на чужие работы, но они не затрагивали чувств. А сейчас, читая традиционные, сдержанные похвалы, обкатанные формулировки, Борисов вдруг ощутил за ними жалость рецензента к нему, Борисову.
Рецензию писал старый профессор, добрый человек. Борисов уважал его за огромные знания, восхищался его человеческим обаянием, и тем горше было чувствовать, что профессор видит все убожество работы Борисова и лишь по доброте не режет ее. Чего стоила одна такая похвала: «Большим достоинством работы является то, что автор вводит малоизвестные ранее материалы зарубежной периодики…»
Что-то унизительное было во всей этой профессорской доброте, и, прочитав рецензию, Борисов почувствовал самоуничижительное раздражение.
«Так тебе и надо, — думал он. — Ешь. Не садился бы не на свой мотоцикл. А теперь уж, будь любезен, сноси эти плевки».
— Полчаса позора — и кандидат наук на всю жизнь, — вслух сказал Борисов.
Криво усмехнувшись, он отбросил листки и встал. Захотелось горячей еды, свежезаваренного чаю, но в доме, кроме черствого хлеба, ничего не было.
Борисов вышел на улицу, добрел до поликлиники.
Врач, пожилая внимательная женщина, спросила:
— Давно это у вас?
— Со вчерашнего дня.
Она молча выписала рецепт и больничный лист, протянула Борисову:
— Это будете принимать три раза в день. Если такое состояние не пройдет, то в поликлинику не приходите, вызовите домой.
Борисов поблагодарил и вышел.
Чтобы сократить путь до магазина, он пошел напрямик, через квартал еще не достроенных домов. Медленно, с усилием преодолевал кучи грунта, уже успевшего покрыться зеленью лебеды, перешагивал канавы и обходил ямы. Чахлые, кривые березки трепетали под ветром. Они помнили заболоченный пустырь, на котором теперь вырос этот большой, густонаселенный район. Было безлюдно и тихо, только с далекой магистрали доносились глухие шумы машин, да гнусаво пропел один раз сигнал электрички. Дышалось здесь легче, чем в прокуренной комнате, и насморк, казалось, прошел совсем. Борисов с удовольствием чувствовал, как проветриваются легкие.