– Если дело только в этом, можете снять ваш редингот. Предоставляю вам для этого мою спальню, горничную и халат.
– В таком случае, дружок, когда придет ваша матушка, пригласите меня остаться, а не то выйдет несколько странно.
– Приглашу.
<…>
Он несколько раз поцеловал мне руку – разумеется, по-дружески.
Вторник, 12 февраля 1878 года
<…> Мы поехали в Итальянскую оперу. Давали «Травиату»: Альбани, Капуль и Пандольфини[110]. Великие артисты, но мне не понравилось; и все-таки в последнем акте мне не то чтобы захотелось умереть, но подумалось, что я заболею и умру как раз тогда, когда все начнет у меня идти на лад. Такое предсказание преподнесла я сама себе. Я была одета, как маленькая девочка: при стройной и хрупкой фигуре это очень изящно. На плечах белые банты, шея и руки голые: все это придавало мне сходство с инфантами Веласкеса.
Умереть? Какая нелепость, а все же мне кажется, что я скоро умру. Я не могу жить, я как-то неправильно устроена, во мне масса лишнего, а многого недостает, и в характере моем нет стойкости. Будь я богиней, будь вся вселенная к моим услугам, я все равно была бы недовольна. Я уже не такая фантазерка, не такая требовательная, не такая нетерпеливая; иногда, или, пожалуй, даже всегда, в глубине души я бываю рассудительна, бываю спокойна… но я не умею как следует объяснить, что я хочу сказать; говорю вам только, что долго не проживу. Мои планы, мои надежды, рухнувшие утехи моего тщеславия!.. Во всем я обманулась, или это… может быть, это даже хорошо?
Среда, 13 февраля 1878 года
Рисунок у меня не получается, и мне сдается, что со мной случится какое-нибудь несчастье. Как будто я сделала что-то нехорошее и боюсь последствий… или что меня будут ругать… Мне самой себя жалко, но я словно опасаюсь чего-то.
<…>
Знала, что случится что-нибудь… и случилось: большие денежные затруднения, мои маменьки умеют только кричать да твердить бесполезные возражения, одни и те же.
Мама сама, своими руками, доставляет себе огромные огорчения. Я прошу и умоляю ее, я ей приказываю не делать одной-единственной вещи. Не убирать мои вещи, ничего не выкидывать из моей посуды, не наводить порядок в моих комнатах. Так вот, что бы я ни говорила, она опять за свое, с каким-то болезненным упорством! А знали бы вы, как это меня ожесточает, как усиливает во мне нетерпеливость и резкость, и без того чрезмерные!
Думаю, что она меня очень любит, и я тоже очень ее люблю, но стоит нам две минуты побыть вместе, мы раздражаемся друг на друга до слез.
<…>
Короче, когда мы вместе, мы мучаем друг друга, а порознь нам было бы тоскливо.