И я живу себе, изрекая всякие несообразности, которые мне нравятся, а других удивляют… Все бы хорошо, не будь в этом привкуса горечи, не будь это следствием моего невообразимого невезения.
Вот так, когда я обратилась к Богу с той самой моей просьбой, священник дал мне вина и хлеба, и я их взяла, а потом, по обычаю, он дал мне просто кусок хлеба, без вина. И этот хлеб дважды выпадал у меня из рук. Я очень огорчилась, но ничего не стала говорить, понадеявшись, что это не означает отказа… Кажется, это все же был отказ.
Значит, остается искусство, и я должна посвятить себя искусству… Без сомнения, я еще буду делать зигзаги в сторону, но только на какие-нибудь часы, а потом, наказанная и поумневшая, буду возвращаться на прежний путь.
<…>
Понедельник, 27 мая 1878 года
Приехала в мастерскую до семи часов, позавтракала на три су в кафе-молочной вместе с нашими шведками. Видела рабочих и уличных мальчишек в блузах, они пили там свой убогий шоколад, такой же, какой заказала и я. <…>
Пообедала в мастерской: мне привезли поесть из дому, потому что я рассчитала, что если ездить на обед домой, то я буду ежедневно терять по часу; в неделю это составляет шесть часов, то есть целый рабочий день, а за год получается сорок восемь дней.
Ну а вечерами… буду заниматься ваянием; я уже посоветовалась с Жюлианом, и он потолкует об этом с Дюбуа[122] или попросит кого-нибудь с ним переговорить, чтобы он согласился со мной заниматься.
<…>
Я давала себе четыре года, и семь месяцев уже прошло. Теперь мне кажется, что достаточно и трех лет, значит, у меня есть еще два года пять месяцев. Мне тогда будет двадцать два.
<…>
Четверг, 30 мая 1878 года
Мне снилось, что я ехала вместе с Гамбетта в белой атласной карете.
<…>
Как правило, родные и близкие великих людей не верят в их гений… А меня мои домашние, наоборот, сильно переоценивают: их, пожалуй, нисколько бы не удивило, если бы я написала картину вроде «Плота „Медузы“»[123] или удостоилась ордена Почетного легиона. Быть может, это дурной признак? Надеюсь, что нет.
Пятница, 31 мая 1878 года
<…>
Я себя не узнаю. Это не сиюминутное ощущение, я действительно стала такая. Сама удивляюсь, но это правда.
Мне даже богатства больше не нужно: две черные блузы в год, немного белья, которое я готова сама стирать по воскресеньям, совсем простая еда, лишь бы свежая и без лука, и… возможность работать. Никаких карет – омнибус, а то и пешком; в мастерскую я надеваю туфли без каблуков. Зачем же тогда жить?
Зачем? Черт побери, ради надежды на лучшие дни, а надежда эта никогда нас не покидает.