Все относительно. По сравнению с минувшими моими терзаниями сейчас мне хорошо; наслаждаюсь, словно произошло что-то радостное.
В январе мне будет двадцать лет. Мусе двадцать лет! – бессмысленно, невозможно. Это страшно.
Иногда хочется нарядиться, поехать гулять, показаться в Опере, в Булонском саду, в Салоне, на выставке. И сразу же думаю: а зачем? И все исчезает, как не было.
Напишу слово – и в голову лезут тысячи всяких мыслей; удается выразить только обрывки «всеобъемлющих умозаключений».
Какое несчастье для потомства!
Суббота, 1 июня 1878 года
Потомству-то что, беда в том, что мне не удается понять саму себя.
<…>
Завидую Бреслау: она рисует совсем не по-женски. На будущей неделе увидите, как я буду работать!.. Послеобеденные часы посвящу выставке и Салону. А затем… Хочу рисовать хорошо, и так и будет.
<…>
Понедельник, 3 июня 1878 года
Бессонная ночь, работа с восьми утра, а с двух до семи вечера носилась по городу: то в Салон, то на поиски квартиры… <…> А здоровье проклятое никуда не годится! Силы истощились, ни на что их недостает! Работаю… Подумаешь – тоже мне работа.
Каких-то жалких семь-восемь часов в день, и пользы от них не больше, чем от семи-восьми минут.
Мы побывали в прекрасной мастерской, я дрожала от радости, когда ее осматривала. Сам вид большой, хорошо освещенной мастерской внушает надежду, что здесь можно будет создать прекрасные работы.
<…>
Среда, 3 июля 1878 года
<…>
Мюльтедо приехал попрощаться[124], шел дождь, и он вызвался проводить нас на выставку. Мы согласны, но до этого мы с ним остаемся наедине, и он умоляет меня не быть такой жестокой и т. д. и т. д.
– Вам известно, что я вас безумно люблю, что я страдаю… Если б вы знали, как мучительно видеть только язвительные улыбки, слышать только насмешки, когда любишь по-настоящему.
– Вы сами себе это внушили.
– Да нет, клянусь, я готов доказать это вам на деле… безграничной преданностью, верностью, собачьим терпением, наконец! Скажите одно слово, скажите, что вы хоть немного мне верите… Зачем вы обращаетесь со мной как с шутом, как с существом низшей породы?..
– Я обращаюсь с вами так же, как со всеми.
– Но почему? Вы же знаете, что я люблю вас не так, как другие, что я предан вам душой и телом!
– Мне не в диковинку внушать подобные чувства.
– Но не такие, как мои… Позвольте мне хотя бы думать, что не питаете ко мне этого ужасного чувства…
– Что вы, конечно, ничего ужасного.
– Чувство, которое мне всего ужаснее перенести, – имя ему равнодушие.
– О господи!
– Обещайте мне, что не забудете меня за те несколько месяцев, что здесь меня не будет.