– Ну, мадемуазель Мари, идите, получайте медаль!
И впрямь – рисунок мой был булавкой прикреплен к стене, и на нем красовалось слово «премия». На сей раз я скорей готова была к тому, что мне камень на голову свалится, чем к такому сюрпризу. <…>
– Это сделано мужской рукой, – сказали про мою работу. – Здесь есть нерв, схвачена природа.
– Говорил я тебе, – заметил Лефевру Робер-Флёри, – что она у нас бойкая девица.
– Вы получили медаль, мадемуазель, – сказал мне Жюлиан, – и это настоящий успех: жюри ничуть не колебалось.
Я распорядилась, чтобы принесли пунш, как принято внизу; мы пригласили Жюлиана. Меня поздравляли: многие ведь воображают, что честолюбие мое утолено и что теперь они от меня избавятся. На позапрошлом конкурсе Вик получила медаль, а теперь она на восьмом месте; но я ее утешаю, повторяя ей вполне справедливые слова Александра Дюма, которые в конечном счете совершенно исчерпывающим образом отражают положение дел: «Дурная пьеса не служит доказательством отсутствия таланта, между тем пьеса хорошая доказывает его наличие». Гений может написать дурную картину, но бездарность не может написать хорошую. <…>
Среда, 29 января 1879 года
Весь день думаю о синем море, о белых парусах, о небе, полном света…
Вернувшись из мастерской, застаю дома Потехина. Этот старый гриб сообщает, что через неделю едет в Рим; в разговоре упоминает Катарбинского, моего учителя, и других… И я млею, представляя себе солнце, древние мраморы в зелени, руины, статуи, церкви. Кампанья! Пустыня – но я эту пустыню люблю. И, благодарение Богу, есть еще люди, которые обожают ее так же, как я. Божественное искусство, разлитое в воздухе; свет, о котором не могу вспомнить без слез ярости, – почему я здесь, а не там. Я знаю тамошних художников!
Есть три сорта людей. Первые любят все это, они художники, они не считают, будто Кампанья – ужасная пустыня, где зимой холодно, а летом невыносимо. Вторые, которые не понимают искусства и не чувствуют красоты, но не смеют в этом признаться, стараются походить на первых. Эти не внушают мне особой неприязни: они сознают свою наготу и желают ее прикрыть. Третьи такие же, как вторые, но не чувствуют своей ущербности. Их я ненавижу, потому что они все хулят и на всех наводят оцепенение. Сами ничего не чувствуют и не понимают, но уверяют, что все это глупости, и при всем честном народе коснеют в своей злобе, гадкие и отвратительные.
А здесь… здесь Париж.
<…>
Пятница, 21 февраля 1879 года
Ну вот я и в Ницце! Захотелось принять воздушную ванну, окунуться в солнечный свет и слушать шум волн. Вы любите море? Я от него без ума, забываю о нем только в Риме… временами.