Пишу мальчишек заново; они у меня будут в полный рост, на полотне большого размера – так забавнее.
Вторник, 8 мая 1883 года
Живу в искусстве, спускаюсь только к обеду и ни с кем не говорю.
Чувствую, что у меня пошла новая полоса.
Все кажется мелким и пресным, все, кроме того, чем я занята. Если воспринимать жизнь так, она могла бы быть прекрасной.
Среда, 9 мая 1883 года
У нас республиканский художественно-поэтический обед.
<…>
Поднимаемся в мастерскую; само собой, мой холст повернут лицом к стене. Пришлось чуть не драться с Бастьеном, чтобы не пустить его посмотреть, потому что он уже чуть не пролез между холстом и стеной. <…>
Преувеличенно расхваливаю Сен-Марсо, и Бастьен говорит, что ревнует и будет его мало-помалу развенчивать.
Он это повторил несколько раз, и на днях я уже слышала от него то же самое. Ну что ж, хоть это и шутка, я от нее в восторге.
Пускай думает, что Сен-Марсо мне дороже, чем он, как художник, разумеется. То и дело спрашиваю у него: «Скажите, вы его любите, вы в самом деле его любите?»
– Да, очень.
– Вы любите его так же, как я?
– Ну нет, я ведь не женщина; я люблю его, но…
– Но я люблю его не как женщина!
– А все-таки какой-то такой оттенок в вашем восхищении проскальзывает!
– Да нет же, клянусь вам.
– Не нет, а да: вы сами этого не сознаете!
– Как вам только в голову взбрело!
– Еще бы, ведь я ревную: я не красив, не черноволос…
– Он похож на Шекспира.
– Ну вот видите…
<…> Бастьен меня возненавидит! Почему? Не знаю, я этого боюсь. Между нами какая-то враждебность, это чувствуется по некоторым мелочам. Нас не связывает чувство симпатии; я нарочно остановилась невдалеке от него и высказала некоторые мысли, которые, может быть, чуть-чуть растопят лед.
Мы одинаково думаем об искусстве, но при нем я не смею рта открыть. Не потому ли, что он меня не любит – и я это чувствую?
Словом, что-то тут не то…
Суббота, 12 мая 1883 года
Утро провела в мастерской, болтала с нашими дамами и на секунду изловила Жюлиана, попросила его приехать взглянуть на мальчишек.
Понимаете, я не хочу советов, мне нужно только впечатление публики, а Жюлиан – представитель благонамеренного большинства. <…>
Наши дамы хотели увезти его в цирк, но он остался со мной, мы поговорили о святых женах. Объяснила ему, как я это себе представляю. Поиздевались вместе над драпировками, которые выдумал Тони. Разве на этих женах могут быть прекрасные синие и коричневые кашемировые покрывала? Ведь они много месяцев шли за Иисусом, это были революционерки, Луизы Мишель[170], отверженные того времени; всякое изящество и мода были им чужды. <…>