А сам все глядел на меня с довольным видом.
Ничуть не жалею, что привезла с собой тридцать платьев: тщеславию отца это, должно быть, льстит. <…>
Сейчас приехал Милорадович[63], с сундуком и слугой. Он приветствовал меня, я ответила на обычные комплименты и пошла переодеться, предупредив, что сейчас вернусь.
Вернулась в платье из восточного газа с двухметровым шлейфом, в шелковом корсаже, спереди очень открытом, в стиле Людовика XV, и завязанном большим белым бантом. Юбка, разумеется, без всякой отделки, а шлейф квадратный.
Милорадович заговорил со мной о туалетах и похвалил мой наряд. <…> Говорят, что он глуп, а он беседует обо всем: о музыке, об искусствах, о науках. Правда, говорила больше я, а он только поддакивал: «Вы совершенно правы, разумеется, это так и есть».
О своем учении я помалкивала, боясь его отпугнуть. Но за столом не удержалась от искушения и процитировала стих на латыни, а потом разговорилась с доктором о классической литературе и современных подражаниях.
Последовало восклицание, что я поразительное существо, что я способна беседовать обо всем на свете, что я легко могу поддержать разговор на любую тему.
Папа предпринимал героические усилия, чтобы скрыть распиравшую его гордость. <…>
В десять отец дал знак расходиться. <…>
А я сказала отцу:
– Знаете, как мы поступим? Когда я поеду за границу, вы отправитесь вместе со мной.
– Хорошо, я подумаю, может быть, так и сделаем. <…>
Суббота, 26 (14) августа 1876 года
В деревне умрешь от скуки!
<…>
С удивительной быстротой набросала два портрета, отца и Поля, все вместе заняло тридцать пять минут.
Не много женщин в этом мире
Могли б такое повторить!
Отец, считавший до сих пор мой талант пустым хвастовством, признал его и был доволен. А я пришла в восхищение, потому что рисовать для меня – значит двигаться к одной из намеченных целей. Каждый час, потерянный для живописи или для кокетства (потому что кокетство ведет к любви, а любовь, быть может, к замужеству), ложится мне на плечи бременем. Читать? Нет. Действовать? Да!
<…>
Сегодня утром, когда я еще была в постели, пришел ко мне отец, и после нескольких незначащих фраз (Поль вышел из комнаты) установилась тишина, во время которой я чувствовала, что отец хочет мне что-то сказать, но я и сама хотела поговорить с ним о том же самом, а потому нарочно молчала; мне не хотелось начинать первой, а кроме того, приятно было видеть колебания и замешательство другого человека.
– Гм!.. Да, так что ты говорила?
– Я, папа? Ничего.
– Гм!.. Ты сказала… Гм!.. Чтобы я поехал с тобой в Рим… Гм!.. Ну так как?