Ни завтра, ни всю ближайшую неделю Дина ни разу не заглянула в свою маленькую уютную комнатку-офис. Она ни разу не включила компьютер. Ни разу не сварила себе одинокий сосредоточенный кофе на сломе раннего утра и медленно наплывающего дня. Она вообще крайне редко с тех пор ночевала дома.
Всю ту осень, всю зиму они каждый день бежали по городу, то опаздывая в кино, то без цели спеша по переулкам сквозь сумерки, ухватившись за руки, редко переговариваясь, выпуская в темное небо кружевные выдохи. Разрумяненные от мороза, сжавшись под колким ветром, они все время бежали, как будто за ними гнались.
Дина спешила рядом с ним сквозь затянувшуюся позднюю осень, наблюдая, как ветер, местами прохваченный льдистым выдохом декабря, катает по тротуару горсти желтых липовых листьев, они казались ей картофельными чипсами со вкусом лука и еще – ветчины. От этого осень становилась домашней и прозрачно-уютной, как бабушкина кухня, в которой забыли закрыть форточку на ночь.
На восьмом этаже тягостного сталинского дома, в комнате под крышей, мебелью которой был старый синий диван, замерев в объятиях друг друга, они подолгу смотрели в окно на небо. Дина ждала, каждую секунду была готова, что из ясного студеного неба поздней осени выбегут святые, лучезарные, в пурпуре накидок, в невесомом темно-синем атласе покрывал. Потом он морщился от бестактной приземляющей назойливости телефонного звонка. Сбрасывал вызов, тихонько ворчал, поспешно отключал мобильный. Тут же приглушенно рычал дрожащий от напряжения выдох. Прятал лицо от осторожных, смешливых вопросов в ее разметавшихся по плечам каштановых волосах. Иногда казалось, что он хочет укрыться в золото и медь ее волос кисти Боттичелли. Дышал туда. Целовал ее в затылок. И молчал.
В его просторной пустой квартире не было ни лоджии, ни балкона. Единственная балконная дверь кухни вела на пустую площадку, прямоугольную бетонную плиту, нависающую над переулком без бордюра, без перекладин, без решеток. Как маленький и тревожный обрыв. В солнечные дни на площадке рядком сидели голуби. На этой площадке, прислонившись к стене, он обычно курил над городом, вслушиваясь в его гул, в ночные гудки, улавливая резкие всхлипы, топот и обрывки фраз утренних прохожих. Иногда он замирал, вглядываясь в профиль крыш, редких шпилей, башенок, новостроек. А иногда вставал в полный рост, прижимался к стене, закрывал глаза и прислушивался к стуку собственного сердца, перемежаемому отзвуком ударных в припаркованной внизу, возле подъезда, машине.
Дина всегда останавливалась и обмирала в проеме двери, ведущей на площадку. Стояла, чувствуя, как в висках пульсирует нарастающий страх. Весь город перед ней – стены домов, чужие балконы, жестяной профиль крыш, башенки и далекие новостройки – начинал медленно уплывать, медленно кружиться. Она так ни разу и не решилась, не сумела шагнуть на площадку. Хотя бы постоять там пару минут, прижавшись к стене, над городом, на фоне неба. Без бордюров, без парапетов, без каких-либо опор и границ. Поскорее отступив из проема назад, она всегда в панике захлопывала дверь. И, охваченная леденящим ужасом, убегала вон из кухни.