Он наклонился ближе. Отпрянул, пламенея…
Опять приблизился. Уста к устам прижать хотя бы на миг единый… Один лишь только миг… Но нет. Со стоном бросился он прочь из кельи. Чуть брезжил свет. Гроза промчалась. Стихло все кругом.
Торопливо стал подниматься отшельник к вершине горы, — обычному месту, где он встречал солнце. Здесь пал он ниц в горячей молитве. Небо голубело. Теплее становился ночной горный воздух. Все крутом как бы ждало привета солнца — первого золотистого луча.
С трепетом устремил отшельник свои взоры туда, откуда изо дня в день уже столько лет его благословляло небо, посылая первую улыбку солнца. И вот, как прежде, первый яркий луч упал, осветив его истомленное чело.
С глубоким вздохом, подняв к нему руки, пал юноша бездыханным.
Проснулась пастушка. В страхе вскочила она и бросилась к вершине горы— ей снился вещий сон, — все, что пережил отшельник.
И с той поры из рода в род передавалось сказание о жизни отшельника, тело которого погребли в келье.
Вспомнили об этом сказании аджарцы только в настигшей их грозе, и поражение свое они объясняют тем, что в мирной жизни забыли об отшельнике, и он в справедливом гневе своем изгнал их.
В. Полещук
ВОЙНА
(Белорусская легенда)
Закат догорал. Его багровые лучи кровавыми пятнами отражались в жемчужном уборе молодых березок, росших по краям дороги.
Афанас, напевая вполголоса, весело возвращался в свой хутор с мельницы.
Его гнедая кобыла, нагруженная мешками с мукою, медленно тащилась домой, прислушиваясь к хорошо знакомому голосу своего господина и мечтая об обычной мерке овса. Подобная роскошь всегда полагалась ей в таких случаях.
Хлеб был умолот. Это радовало бедного мужика и он, замечтавшись о хорошем урожае, затянул унылую протяжную песенку. И радость, и горе белорус всегда встречает подобными песнями. Этот грустный напев тяготеет над ним. Внезапно лошадь остановилась.
— Но… Но! Чего стала?! — с досадой окрикнул ее Афанас и хлестнул кнутом.
Лошадь неохотно тронулась. Пройдя несколько шагов, она снова остановилась.
— Но, подлая, сухоребрая!.. Но!.. — рассердился мужик и принялся хлестать кобылу.
Сзади послышался тихий и ехидный смешок, который, как острый бурав, вонзился в слух мужика.
Афанас обернулся и вздрогнул от неожиданности.
На мешках с мукой сидела старая-престарая, безобразная, костлявая старуха и зло хихикала.
— Тебе чего, карга, надоть?! — угрюмо спросил ее Афанас, а в душе подумал про себя: «Ведьма! Как есть ведьма!» — и мурашки поползли по телу.
— Слезай с воза скорей, а не то!.. — поборов робость, крикнул мужик и замахнулся кнутом.