Татьяна хотела удалиться на цыпочках, но Тинка заметила её и сдвинула наушники с одного уха. По её взгляду, постепенно приобретавшему осмысленное выражение, было видно, как она возвращается с небес на землю.
– Сегодня было первое занятие с Любовью Васильевной, – сообщила она.
– И как всё прошло? – Татьяна присела на корточки рядом с сестрёнкой.
– Здорово, – серьёзно, с жаркими огоньками во взгляде, ответила та. – Это совсем не то, что заниматься самой. У меня эмоции через край хлещут... Я могу расчувствоваться и зареветь. С этим надо бороться.
– А почему ты ревёшь? – Татьяна коснулась подбородком перекошенного плечика, ткнулась носом в щёку Тинки.
Та ответила только одним словом:
– Музыка...
Гораздо больше сказали её глаза, в которых и сейчас плавала влажная пелена.
По дороге в студию Татьяна присела на скамейку в парке: её вдруг накрыло беспросветное отчаяние. Душа выла волком. Дети катались на каруселях, майская суета порхала в воздухе на легкомысленных крылышках, но перед глазами Татьяны встала укрытая венками могила, а на памятнике – Тинкино личико...
Ноутбук – на колени, наушники – в уши. Пальцы забегали по клавиатуре.
«Привет... Прости, у меня настроение дурацкое, хочется выговориться. Я боюсь, что мы не успеем собрать деньги. Когда родители были живы, они чего только не делали... Чего только не было! Бесконечные больницы, обивание порогов. Бесплатную операцию не получилось выхлопотать. А потом отец устал. Ушёл к другой женщине – беспроблемной. Маму это предательство подкосило. Её не стало... А потом и отец умер. И сейчас вот я бьюсь... Но даже если я буду работать двадцать четыре часа в сутки, мне не заработать столько... Извини, ни к чему тебе мои проблемы...»
Щелчок клавиши – и недописанное сообщение отправилось в корзину. В самом деле, к чему подруге по переписке её заботы? Да и собирать деньги «всем миром» можно годами, а состояние здоровья сестрёнки требовало немедленных действий.
Среди парковой суеты субботнего дня Татьяна искала в интернете информацию о потребительских кредитах. И, контрастируя с прозаичностью этого поиска, в наушниках фоном звучал Тинкин божественный голос – запись «Una furtiva lagrima» в её исполнении. Любительский микрофон не передавал в полной мере всей его пронзительно-грустной (предсмертной?) красоты, но никакие недостатки домашней аппаратуры не были над ним властны. Он побеждал их. Глаза оставались сухими, но душа всё так же выла волком.
А на скамейке неподалёку сидела её брюнетка из комикса. Живая, с тронутыми ветром длинными и тяжёлыми прядями каштановых волос и изящными, тонкими щиколотками. Та – и одновременно не та. Рисованная брюнетка была гораздо «фигуристее», с соблазнительными изгибами, а эта – астенически-хрупкая, напряжённая, с застывшей в тёмных глазах тревогой. Тоже, наверно, постоянно забывала поесть...