Более уверенная рука положила на рисунок новые штрихи, слегка растушевала пальцем. Ветерок зашелестел страницами, перевернул их, вогнав Лию в краску: девушка увидела свой портрет.
– Знакомая личность, – сказала она с улыбкой.
* * *
– Ну наконец-то, Танюш... Кушать будешь? Я курицу запекла и блинчики твои сделала любимые, гречневые...
– Да какое кушать, ба... Поздно уж.
Чмокнув бабушку в морщинистую щёку, Татьяна оставила сумку в прихожей и сразу проскользнула в ванную – умыться. Юбилей затянулся до девяти вечера, а она была обязана оставаться до конца и снимать эти сытые и пьяненькие лица. Юбиляр с тремя подбородками и галстуком на животе почти параллельно полу, его супруга – дама-контрабас с таким же низким и властным голосом, как у этого инструмента. Завтра обрабатывать двести снимков.
Тинка не спала – читала в постели. Книга была слишком тяжёлой для её прозрачно-хрупких рук – огромный, как кирпич, том, и она поставила её нижним обрезом на одеяло. Свет бра озарял копну её золотых волос, собранных в небрежную косу. Тинка – это сокращённо от «Кристина».
Татьяна склонилась, накрыла тонкие косточки её запястий ладонями.
– Чего не спишь? Ты видела, сколько времени?
Улыбка Тинки прозвенела тихим колокольчиком (совсем как её имя):
– Я же сова, не засыпаю рано.
– Совёночек ты мой, – вздохнула Татьяна, пробегая пальцами по богатому шёлку золотистых прядей. – Как ты сегодня? Уколы все поставили?
– Ага. Норм.
Постель была приспособлена для искривлённой спины сестрёнки: прямо лежать та не могла и спала полусидя, поддерживаемая подушками. Диагноз её звучал грозно: спинальная амиотрофия Верднига-Гоффмана, его поставили ей в десять лет.
– У тебя всё хорошо? – Тоненькая рука невесомо легла на рукав Татьяны, большие прозрачно-голубые глаза смотрели с мягкой проницательностью усталого, искалеченного ангела. – У тебя лицо прямо измученное...
– Всё супер, Тинок. Просто работы было много. Все как обычно.
Татьяна всё-таки закинула в себя пару блинчиков со сметаной, прихлёбывая травяным чаем. Свой поздний ужин она ела, не отрываясь от компьютера. А у Тинки была радостная новость: они с бабушкой съездили на прослушивание к педагогу по вокалу, и та согласилась заниматься с Тинкой.
– Представляешь, я арию Царицы Ночи ей спела... Ну, какая из меня Царица? – Сухонькая, измождённая ладошка сестрёнки сделала «фейспалм», прикрывая смущённую улыбку. – Но мне ж хотелось блеснуть!.. Впечатление произвести.
Тинка бредила оперой. Одному Богу было известно, чего ей стоило извлекать из своей впалой груди ангельские звуки – чистейшее, райское, хрустальное, летящее колоратурное сопрано. Ей было тяжело дышать, тяжело просто жить... Каждый день, каждая минута были борьбой. До сих пор она занималась сама, искала какие-то уроки вокала в интернете, поглощала специальную литературу и пела, пела, пела – до изнеможения, до потери дыхания. Она даже мужские арии исполняла по-своему, в только ей доступном божественном диапазоне – заоблачном, крылатом. Больше всего она любила арию Неморино – «Una furtiva lagrima». У соседей не хватало духу жаловаться. Да кто бы посмел заикнуться – потребовать, чтобы это чудо смолкло?