«Сызнова заговариваться учал, — с досадой подумала она, но взгляд у князя был точно такой же осмысленный, как и накануне. — Ага, — осенило ее, — не иначе как повидаться хочет с этой самой Милосердой».
И она осведомилась:
— Позвать тебе ее, что ли?
— Кого? — с легким удивлением прошептал князь.
— Ну-у сестрицу твою, Милосерду.
— Зачем? — улыбнулся Константин. — Вот она, передо мной стоит.
«Так и есть — снова похужело», — сделала вывод она, но на всякий случай оглянулась, однако в опочивальне никакой сестры не было.
— Да ты это, — пояснил князь, продолжая улыбаться.
— Я?! — ахнула она. — Сестра?! — И, зардевшись, тут же убежала к себе в маленькую светелку.
Много чего передумала Доброгнева, сидючи в ней.
Потом вспомнила, как бабка Марфуша рассказывала ей про обычаи, которые водились на Руси в далекую старину. Был среди них и такой, что, когда воин спасал воина от смерти, они потом братались.
Правда, про сестру слыхивать ей не доводилось, разве что в тех уж вовсе невсамделишных историях, где дело происходит на острове Буяне, а добры молодцы спасают красных девиц от огнедышаших драконов, пронзая их чешую особым мечом-кладенцом.
Но и там они обычно… женятся на них, а не…
Однако, поразмыслив еще, пришла к выводу, что жениться на ней князю вовсе не пристало, вот он и порешил изменить их родство, а к вечеру и вовсе решила, что и тут ей обольщаться ни к чему — чего сгоряча не скажешь, испытывая благодарность за спасение от смерти.
Словом, как ни приятно слышать таковское, а лучше будет не бередить сердечко да немного обождать, а уж там пусть выйдет как выйдет.
Лишь после того, как Константин не раз и не два повторил то же самое и в последующие два дня, она уверилась в его серьезных намерениях и, склонившись перед ним в низком поклоне, поблагодарила за столь великую честь, что он ей оказал.
Мол, согласна она быть его названой сестрицей, коли ему оно так возжелалося, но заодно осведомилась, неужто, когда так вот роднятся, непременно надо переиначивать имечко. Ежели так, то она и на таковское согласная, пущай будет Милосерда.
Реакция князя была странной.
Он закашлялся, некоторое время изумленно вглядывался в лицо Доброгневы, после чего медленно произнес, что если она так хочет, то переиначивать не будет, и умолк, озадаченно морща лоб и о чем-то сосредоточенно размышляя.
Вечером того же дня он пояснил, что во избежание лишних слухов и кривотолков о новой названой сестрице лучше, если они станут хранить это в тайне от всех прочих, ибо завистников хватает, и в подтверждение своих слов даже рассказал ей одну историю, которая приключилась на Руси.