Конечно, имя Святослав звучало несравненно красивее, нежели Евстафий — полумонашеское, отдававшее даже на слух запахом ладана и церковной плесени, но не спорить же с епископом из-за такой ерунды, и Константин, не возражая, утвердительно кивнул в ответ, твердо решил, что уж тут поступит наоборот.
На том и закончилось первое свидание властей светской и духовной.
— А ты молодцом, — заявил князь Глеб, крепко обнимая брата и широко, хотя и несколько театрально улыбаясь, показывая, как он рад долгожданной встрече. — Я, признаться, спужался, — продолжил он. — Признаться, опаска была, что не выдюжишь козла старого, терпежу не хватит речи его молельные выслушивать, ан нет, ошибся. Ну да что ж мы тут яко два ангела неприкаянных?..
Он весело подмигнул и широким жестом гостеприимного хозяина пригласил Константина за стол, который уже спустя каких-то десять минут расторопные слуги сервировали от и до.
Перед тем как приступить к трапезе, Глеб, торжественно указав на иконостас, патетически воскликнул:
— Поклянемся же на иконах, брат, пред лицом господа бога нашего, что не покривим душой друг перед другом и поведаем одну токмо правду — всю до самой капельки!
Константину утаивать было нечего, и он спокойно выполнил просьбу, после чего Глеб уселся под иконы, предложив брату местечко напротив, но занялся не едой, а расспросами о результатах недавней поездки.
Пока тот рассказывал, туманная ухмылка продолжала блуждать по лицу Глеба, и виделось в ней что-то зловещее, хотя, может, то были лишь блики от колеблющегося огня массивных восковых свечей.
Их беседа была, пожалуй, даже более продолжительной, чем с епископом, если не считать времени, которое заняла Доброгнева, однако по ходу ее у Константина создалось такое впечатление, что разговор ведется обо всем и ни о чем.
Сплошные намеки, недомолвки или, напротив, уточнение подробностей о делах, про которые он, в отличие от князя Глеба, понятия не имел.
К тому же изъяснялся его старший братец, в совершенстве владеющий эзоповым языком, все время как-то иносказательно.
Но в то же время чувствовалось, что за обычными вроде бы словами подразумевается нечто такое, о чем нельзя говорить открыто даже наедине.
Хотя вполне вероятно, что последнее Константину просто показалось — уж больно зловещей была обстановка в горнице, а тусклый колеблющийся свет шести-семи свечей придавал некий мрачноватый оттенок всему ее тяжелому убранству.
К тому же совсем недавно отсюда вышел епископ, и душный, сладковатый запах ладана продолжал витать в этом сумраке, перебивая легкую горечь сосновой смолы, слегка выступавшей со стен, сложенных из светлых свежеошкуренных бревен.