— Говори громче, — мягко попросил он ее и приободрил: — Не робей. На княжьем суде все равны, здесь есть только виновные и правые.
— Муж мой, — чуть громче, уже более уверенно продолжила Орина, — по весне от трясучки злой в землю сырую слег. Боярин же наш Житобуд сказал мне, мол, коли смерд умер, а сынов не оставил, то задницю[67] всю ему, боярину, и выгнал меня из отчего дома. Сказывал, что так и Правда Русская указывает, мол, по покону ее он порешил. И вирник твой то же самое сказывал, слово в слово с Житобудом.
Вирник, уловив брошенный на него княжеский взгляд, склонился к уху Константина и торопливо заметил:
— Это верно, княже. И Русская Правда так же гласит: «Аще смерд умрет без сынов, то задницю князю, аже будут дщери у него дома, то дояти часть на не».
— Добрые люди подмогали, кто кусок хлеба даст, кто репу, кто огурцом соленым угостит, так и дошла я до тебя, княже, правды искать. Я-то ладно, а детишек жалко. Им-то за что сызмальства в такой нужде пребывать? Неужели вина какая на них?
— Сколько им? — показывая на испуганно притихших маленьких девчонок, спросил Константин.
— Восьмой годок Беляночке моей, а той, что поменьше, Валене, пятый.
— Дозволь слово молвить, княже, — решительно выступил самый упитанный из бояр, имевший не два или три, а чуть ли не десяток подбородков.
Шеи у него практически не было. Короткая и жирная, она была совсем незаметна, и создавалось ощущение, что голова растет сразу из непомерно толстого туловища с огромным животом.
Красное, лоснящееся лицо боярин поминутно вытирал нарядно вышитым огромным платком, причем по́том он истекал настолько обильно, что этот платок уже можно было выжимать.
«Сам Житобуд», — понял Константин и кивнул разрешающе, мол, говори.
— Я, княже, — важно начал тот, — все по Русской Правде решал. Коли у смерда сынов нет, стало быть, задницю…
— Князю, — перебил его Константин и жестко повторил: — Князю, а не боярину.
— Так смерд-то не княжеский, а мой, — не сдавался Житобуд.
— Я — князь, и все здесь мое, — решительно поставил его на место Константин. — И ты, боярин, мой, и смерды тоже. Тебе они лишь дадены в кормление, пока ты служишь мне верою и правдой.
— А я разве не служу? — оскорбился Житобуд.
— Служишь, — согласился Константин и в свою очередь заметил: — Так я у тебя смердов не отбираю. Но задницю — князю.
— Никогда не бывало так-то. Испокон веку она тому принадлежала, чей смерд был, — упирался боярин.
— Не было, так будет, — отрезал Константин.
«Ну вот, еще один обиженный, — обреченно подумал он. — Так они скоро все до единого на меня озлобятся. — И тут же спросил сам себя: — А что делать? По закону суд веду. Есть чем прикрыться. К тому же им дай волю, вообще на шею сядут. Точнее сказать, — поправился он, — давно уже, как видно, сели, только моему предшественнику. — И с внезапно нахлынувшей злостью он мысленно пообещал: — Ну ничего, дайте только срок, господа хорошие. Я вас живо научу, как родину любить!»