— А почему ты, боярин, не сделал так, как указано в Русской Правде? — строго спросил он и пояснил свою мысль: — Надлежало выделить часть на дочерей усопшего смерда, а ты?
— А что я?! — возопил возмущенно боярин. — Дал я им часть. Вон одежка на них — я выделил. Домишко их, по Правде, мой, а что до скотины полудохлой, коя в хлеву у их была, то я им за нее кунами заплатил. Да им даже поболе, чем мне, вышло. — И осекся от собственной наглости.
— Это верно, княже. — Женщина в доказательство протянула Константину туго сжатые в кулаке деньги — несколько маленьких темных кусочков металла. — Целых пять кун боярин уделил мне от щедрот своих. И одежку, что на детишках моих да на мне надета, отнимать тоже не стал. Добрый он у нас, — насмешливо улыбнулась она и горько добавила: — А теперь зрю, что и князь у нас добрый. Куда добрее боярина будет. Вишь как мигом добро мужа моего переделил. Только одно поведай, княже: куда мне от доброты вашей деться — сразу головой в вадегу[68], чтоб хошь на дне глубоком покой найти, али в холопки идти, как боярин тут присоветовал, дабы детишек вырастить? Как скажешь?
— А скажу я так… — Константин вновь решительно поднялся со своего кресла.
Плохо, конечно, что придется записать еще одного боярина в недоброжелатели, пусть и тайные, но будь что будет, а мириться со всем тем, что творилось на его глазах, он не собирался, точнее, просто не мог.
«А я еще, дурак, идеализировал здешнюю жизнь, — мелькнула горькая мысль. — Думал, что до татар на Руси пусть и не рай был, но более-менее приличная жизнь, а тут…»
Он покрутил головой, удивляясь собственной, присущей ему совсем недавно наивности, и повелительно протянул женщине открытую ладонь.
— Дай-ка мне эти куны.
Она изумленно вскинула брови, но ничего не сказала и покорно вложила все в руку Константина.
— Русская Правда гласит — коли смерд сынов не оставил, задницю князю. Ин быть по сему. Ныне и домишко, и скотинка вся, и прочее вместе с одежкой и кунами переходят ко мне, Орина. Но… — вновь возвысил он голос до торжественного, и толпа, слегка недовольно загудевшая, но понявшая по предыдущим княжеским решениям, что надо дождаться конца приговора, покорно стихла. — Дочерям твоим незамужним надлежит выделить некоторую часть, и я ее выделю. Тут боярин сказал, что ему меньше досталось, нежели он тебе выделил. Это для князя негоже. Житобуд добрый, а я жадный. А посему, — он развел руками, — набольшую долю я, пожалуй, себе приберу, дабы мне убытку не было. Стало быть, забирай-ка ты, Орина, меньшую часть: домишко свой ветхий, да скотину полудохлую, да все прочее, что с мужем своим нажила. А вот одежонка детишек твоих пусть мне достанется, равно как и эти вот куны. — Он кивнул на свою ладонь.